Помню

Город в это время напоминал пчелиный улей. Тысячи освободившихся от работы людей метались из магазина в магазин в поисках покупок. Будучи пустыми днём, магазины, кафе, столовые, рестораны, кинотеатры и театры заполнялись шумливым народом.

В этот вечер мне предстояло познакомиться с Любой Мельниковой. Получив согласие родителей подъехать со мной, я позвонил Мельниковым, и они ждали нас.

Нас подобрало такси с зелёным огоньком. Водитель оказался разговорчивым и стал рассказывать о работе, о тяжестях: мол, его напарник в запое, и ему приходится пахать по двенадцать часов, а то и больше. Не знаю, что меня толкнуло спросить, но я спросил:

– Вашего напарника зовут Миша?

Парень глянул на меня с удивлением и сказал:

^Да.

– Так вот, напарник – это мой хороший приятель. Мы с ним встретились сегодня, но Миша принадлежит ныне другому миру, и вытянуть его оттуда невозможно. А жаль, очень жаль Мишаню.

– Он очень хороший, золото, но пока не пьёт. А как выпил – всё, нет человека.

Мы подъехали к дому, остановившись у самого парадного входа. Я хотел расплатиться, но таксист отказался брать деньги, мотивируя тем, что раз мы с Мишей друзья, то деньги он не возьмёт. И он не взял и уехал. А я подумал: «Значит, Миша что-то да стоит».

Лифт поднял нас на четвёртый этаж. Радушные объятия встретили нас. Люба попыталась приблизиться ко мне и поцеловать, но, увы, попытка закончилась неудачей, ибо громадный живот мешал ей. Мы посмеялись, и я всё-таки поцеловал её в щёчку. Какое-то время она смотрела на меня, а потом сказала, что именно таким и представляла меня себе.

Мы очень хорошо провели время в гостях у Мельниковых, но, когда Саша позволил себе в шутку отметить, что казусы жизни оставили его в Киеве, а меня бросает по необъятным просторам Родины, я призадумался. Иметь претензии к Саше я не мог, как не мог винить его в чём-либо, но в душе было обидно, да, обидно. Я называю эти вещи советской действительностью.

С 1928 года мои родители жили в Киеве и, насколько мне помнится, не смогли получить ни двух-, ни трёхкомнатную квартиру до войны. Закончилась война, отец с семьёй вернулся в Киев, и лишь благодаря громадным усилиям он сумел получить одну комнату в общей квартире. Одну комнату площадью тринадцать квадратных метров на четырёх человек. И вот Саша Мельников, работник штаба округа, получает подарок в день своей свадьбы от начальника отдела кадров – ключи от квартиры. Вот она, советская действительность. Но я всегда верил и был убеждён в том, что вся эта система рано или поздно развалится, рухнет как карточный домик.

Я помню скандал между матерью и отцом. Помню, как мать отчитывала отца за то, что он не занял освободившуюся комнату в нашей общей квартире. Вся беда была в том, что отец, заядлый коммунист, пытался доказать матери, что есть люди, у которых вообще нет квартиры, или есть такие, которые живут в глубоких подвалах.

– Они больше нас нуждаются в жилой площади, – говорил отец.

Мать не могла с ним спорить, и всё кончалось так же внезапно, как начиналось.

На мой взгляд, советский человек образца 1930-х годов, как мой отец, и современный человек, как я, Саша и многие, многие другие, в корне отличались друг от друга. Саша не отказался от трёхкомнатной квартиры, да и я бы не отказался.

Люди хотят жить, люди хотят видеть, ибо природа одарила их глазами, люди хотят слышать, ибо природа одарила их ушами. Но между «хотят» и «могут» есть громадная разница. Людей учат жить по социалистическим законам, с одной стороны, а с другой стороны, не дают, забирают столь дорогую каждому свободу жить, забирают свободу видеть, свободу слышать. Единственное, что не забрали пока, – свободу к запахам. Воистину можно сказать, что советская власть держалась на бутылках. За бутылку можно было достать всё что хочешь. Люди советской морали не смогли бы иначе, если бы не воровали. А воровали все без исключения, и каждый на том месте, где он работал, искал возможность компенсировать отобранное у него властями, а власти воровали больше всех.

Мне всегда было жалко отца. Он поистине с душой относился ко всему, что было написано великими вождями пролетариата, Марксом и Лениным. Он слепо шёл написанной дорогой, не щадя ни себя, ни нас. Таких, как он, осталось совсем немного. Всех не успели истребить. Мы же, то есть люди моего возраста и немного старше, а также те из пожилых, кто раскусил суть советской действительности, брали от жизни всё, что могли. Брали, берут и будут брать. И лишь совсем небольшая кучка людей, стоящая у власти, – правящая кучка – не брала, ибо не работала. Этим давали. Берут у других и дают им, задабривая, чтоб на народ строго не смотрели. Представьте себе, что им совсем неплохо. Нам тоже – так себе, а некоторые живут только надеждами.