Помню

– Вы правы, гражданин следователь, только перед «Москвичом» был у меня мотоцикл М-72. Я его продал, немного добавил и купил «Москвич». Ну а… Одну минуточку, гражданин следователь, если вы хотите меня спросить, откуда у меня деньги на мотоцикл, то я вам сразу скажу. Я имел ранее велосипед, но, гражданин следователь, за него я уже отсидел три года сполна.

Такова была обстановка в стране. Стоит автомобиль на витрине, а на него только смотреть можно. А ведь он – на продажу.

Помню из рассказа бывшего работника КГБ, с которым познакомились по пьянке, как кто-то получил извещение из Америки о переводе какой-то суммы долларов по наследству от родственника. Вызвали парня в КГБ и заставили подписать документ, запрещающий ему получить эти доллары и вынуждающий отказаться от них. Конечно же, доллары обратно не вернулись, а национализировались государством, народом.

Со стороны матери у нас были родственники в Америке, которые уехали сразу после революции. Были среди них и мои двоюродные братья. Они отыскали нас, и мы получали от них письма, но через третье лицо, ибо отец принадлежал к самой крупной коммунистической партии в мире. Однажды мы получили от них посылку с разными вещичками. Вещи эти мама продала на толкучке, а деньги ушли на жизнь. Вызвали потом отца на Короленко, 33, в КГБ, продержали целый день и заставили подписать какие-то бумаги, предупредив, что за нами будет слежка и желательно прекратить всякого рода связи с Америкой. Лишь к вечеру ждавшая целый день мать увидела выходящего отца. С тех пор прекратилась связь наша с родственниками, прервалась родственная связь, с таким трудом налаженная в послевоенные годы. Сёстры нашли сестёр, братья нашли братьев, но нашли для того, чтобы потерять. Тот, кто уже понимал, стал подумывать, насколько это справедливо. Но кому можно было пожаловаться, если всё исходило от правительства и люди молчали и терпели, терпели и молчали?

Зашёл в парадное, поднялся на третий этаж и, увидев у кнопки звонка фамилию Чернявский, позвонил. Дверь очень быстро открылась. С радостной улыбкой Рита пригласила меня пройти в комнату и удалилась, чтобы позвать Лодика. Она кормила дочку и, извинившись, убежала.

Появился Лодик. Он поблагодарил меня за то, что я его разбудил. Мы болтали о разном и по-разному. Я рассказал ему о моих планах на ближайшее будущее. Лодик рассказал о себе, о семье, о маленькой дочурке, требующей постоянной заботы. Зашла Рита и предложила познакомиться с их малышкой, которую она готовила ко сну.

Мы сидели друг против друга и вспоминали прошедшие годы, вспоминали всех и всё, что только запомнилось, со всеми подробностями. Все рассыпались кто куда. Некоторые обзавелись семьями, и их почти не видно. Все заняты работой и заботами, и каждый выбрал в своей жизни дальнейший путь. Узнал я от Лодика о том, что Ян должен скоро освободиться. Ему урезали срок, и он вот-вот приедет. Узнал я и об Аркадии Шапиро, который уже освободился, но жить ему разрешили не в Киеве, а только за сто первым километром.

От обеда я отказался, от выпивона тоже. Попрощавшись, я покинул этот дом, но был предельно доволен своим посещением семьи Чернявских.

Спускаясь по лестнице, я подумал: а чего мне себя обвинять в военщине? Я ведь военный человек, помещённый в определённые рамки. Я не принадлежу сам себе. А Лодик – он гражданский. Но что он видит, где его свобода? Нет, видно, всё в жизни зависит от выбора, от правильного подхода к основным вопросам. Я не мог в свои двадцать четыре года попрекнуть себя в содеянном и успокоился, ибо впереди у меня лежала длинная дорога жизни и всегда можно было ждать изменений.

Повстречался я со многими ребятами. Среди них были устроенные, с достатком, довольные жизнью. Но были и другие. У этих других была апатия к жизни, безразличие. Им было противно всё, что их окружало. Они смотрели на советского человека как на животное в клетке, беспомощно ходящее из угла в угол без малейшей возможности почувствовать свободу.

Таким я повстречал Мишу Гольдфарба. В моих глазах он был человеком светлого ума, умница. Некогда он интересовался всем: и медициной, и философией, и ботаникой, и зоологией, и многим, многим другим, чтобы познать жизнь как снаружи, так и изнутри. Миша мог быть достойным собеседником любому. Так вот, он спился, стал алкоголиком. Наша встреча была очень трогательной. Из всех ребят я любил Мишаню больше всех. Он дружил с Яном, но мне это не мешало его любить. После смерти его матери, Евы Михайловны, Миша остался один.

Я долго не отпускал его из своих объятий. Миша выглядел ужасно.

– Я знаю, я знаю, – сказал он. – Вот уже две недели, как я не высыхаю. На работу не хожу.

Он рассказал мне, что после смерти матери сильно запил, продал квартиру.

– Всё противно, Вадик, и неинтересно. Смотрю на жизнь, как на искажающее зеркало. Единственное, к чему меня тянет, – это выпить.

Я пригласил Мишу к нам домой и сказал ему, что мама будет очень рада его видеть.

– Не думаю, Вадик, что Мария Ефимовна получит удовольствие от моей пропитой физиономии.