Полное собрание сочинений. Том 6.

Но не всмъ встрча въ радость. Сзади сотни дутъ дв конныя арбы. На одной изъ нихъ, болзненно съежившись, сидитъ тяжело раненный казакъ и тщетно старается выказать домашнимъ, которые съ воемъ окружаютъ его, признаки спокойствія и радости на своемъ блдномъ, страдальческомъ лиц. На другой арб покачивается что-то длинное, тяжелое, покрытое буркой, но по формамъ, которыя на толчкахъ обозначаются подъ нею, слишкомъ ясно, что это что-то— холодное тло, въ которомъ давно нтъ искры жизни. — Молодая женщина, вдова убитаго, опустивъ голову, съ громкими рыданіями идетъ за печальнымъ поздомъ; старуха мать вскрикиваетъ страшнымъ пронзительнымъ голосомъ, безъ умолку приговариваетъ и рветъ на себ сдые волосы. Выражая такъ поразительно свое горе, она исполняетъ вмст естественный законъ природы и законъ приличія, слдуя обычаю вытья.

Мужъ Марьянки, батяка Гурка, молоденькій, безбородый, остроглазый казаченокъ, вернулся веселъ и невредимъ. Писарь Федоръ Михайловъ (братъ его), Марьяна и дядя Епишка, извстный старикъ, бывшій первымъ молодцомъ въ свое время (сосдъ и крестный отецъ Гурки) изъявили каждый по своему радость, встрчая Гурку.

— «Теперь посл царской службы, можно то есть сказать, проливалъ кровь», политично улыбаясь, сказалъ Федоръ Михайловъ: «можешь, братецъ, на время предаться и родительскому».

Марьяна съ радостной улыбкой, игравшей въ ея прекрасныхъ глазахъ, подошла къ нему. — «Здорово, батяка!» —

«Здорово, Марьянушка!» Но Гурка былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы при другихъ цловать свою хозяйку: онъ съ улыбкой, выражавшей увренность въ наслажденіяхъ любви, ожидавшихъ его, взглянулъ на нее и красня повернулся къ дяд Епишк.

— «Здорово, дядя!»

— «Здорово, братъ, помолить тебя надо. Ей баба!» обратился онъ, оскаливая корни своихъ зубъ: «аль оторопла? Давай вино, помолимъ хозяина».

— «Помолимъ, помолимъ».

— «Домой придемъ, — я осьмушку поставлю. Я теб радъ, ты молодецъ!» съ достоинствомъ говорилъ дядя Епишка.

— «Спасибо, дядя».

Черезъ полчаса казаки почти вс пьяные съ пснями възжали въ станицу, зa казаками шли нарядныя съ радостными лицами бабы и двки, за ними хали дв арбы; а за арбами нсколько печальныхъ, плачущихъ женщинъ. Мальчишки съ вытаращенными, испуганными глазами подбгали къ арб, поднимаясь на ципочки, взглядывали на убитого и раненнаго и разсуждали между собой:

«Ерошка, а Ерошка!» — А? — «Вдь это батяку Фомку убили?»

«Разв не видишь подъ буркой то кто?»

«Куда его убили?»

«Въ самую сердце!»

«Анъ въ голову изъ шашки срубили».

«Анъ въ сердце изъ пульки».

«Анъ въ голову».

И мальчишки рысью пускались догонять передовыхъ казаковъ, которые съ пснями и стрльбой възжали въ станицу.

Черезъ часъ уже ни однаго казака нельзя было встртить на улицахъ: вс разбрелись по хатамъ. Въ каждой слышались громкій говоръ, разсказы, псни — гулянье. —

Въ избушк Марьяны шла въ эту ночь попойка до поздней ночи.

Федоръ Михайловичъ, дядя Епишка, батяка Гурка и два его товарища, съ нимъ вмст пришедшіе изъ похода, сидли вокругъ стола, уставленнаго тарелками съ каймакомъ, нарзанной копченой рыбой и пирогами, пили, разговаривали, пли и пили, — пили столько, что Марьяна измучилась, бдная, бгать всю ночь съ чапурками изъ избушки въ чихирню и изъ чихирни въ избушку, и что глаза у раскраснвшихся собесдниковъ покрылись какой-то мутной плевой. Языки плохо выговаривали слова псенъ, напвы приняли какое-то вялое, заунывное свойство, похожее на церковное, но казаки продолжали спокойно и методически пть, пить и разговаривать, не проявляя въ своихъ поступкахъ ни буйства, ни размашистой ршительности, ни отчаяннаго упрямства, составляющихъ отличительный характеръ пьянства русскаго человка. Они наслаждались съ достоинствомъ и приличіемъ. —

Марьяна постелила себ и мужу на лапаси съ понятнымъ неудовольствіемъ и нетерпніемъ — для женщины, не видавшей два мсяца молодого мужа, стоя прислуживала въ избушк, носила чихирь и съ досадой поглядывала на пьяныхъ гостей, которые, казалось, такъ хорошо расположились вокругъ стола, что нельзя было надяться, чтобы они когда встали изъ-за него. Мужъ еще ни минуты не былъ съ ней наедин и не сказалъ ей ни однаго, не только ласковаго, но искренняго слова. Въ простомъ класс и особенно между казаками семейныя отношенія совершенно измняются отъ присутствія постороннихъ. Мужъ при чужихъ никогда не станетъ разговаривать со своей бабой, исключая приказаній, которыя какъ слуг онъ даетъ ей; но какъ скоро они остаются одни, естественное вліяніе женщины беретъ свое, и очень часто женщина, безропотно покорно повинующаяся ему при гостяхъ, съ глазу на глазъ заставляетъ мужа бояться себя. Совершенно наоборотъ того, что встрчается въ нашемъ класс. —

Дядя Епишкапоетъ:

«Алой лентой перевью,
Поцлую обойму,
Поцлую обойму,
Надежинькой назову».

Федоръ Михайловъ.«Вотъ такъ дядя! Ужъ противъ его и молодому-то не съиграть псни».

Дядя Епишка. «Гуляемъ!!! Баба! поди налей, мать моя».

Марьяна. «Полна чашка, а все еще проситъ».