Полное собрание сочинений. Том 6.

Мотъ останется мотомъ и въ Москв, и въ Мамадышахъ, и на Кавказ, только съ той разницей, что въ Петербург учтивые французы-трактирщики и портные овладютъ его жизнью, а на Кавказ грубые духанщики и жиды. — Несчастный игрокъ на Кавказ больше, чмъ гд-нибудь, будетъ несчастнымъ, ежели только не гадкимъ. Неудавшiйся умникъ найдетъ много предшественниковъ на Кавказ и скоре, чмъ гд-нибудь, будетъ понятъ. — Трусъ останется трусомъ, сколько бы разъ онъ ни ходиль въ походы и ни подвергалъ безъ цли жизнь свою опасности. Честолюбецъ тоже едва ли найдетъ то, что ожидаетъ, такъ какъ на Кавказ еще меньше, чмъ везд, успхъ зависитъ отъ достоинства и усердiя. Остается одинъ отчаянный любовникъ, который въ кровавомъ бою хочетъ сложить свою голову и тмъ самымъ, по какому то странному умозаключенiю, отмстить неприступной, коварной или жестокой; но и то мн кажется, что ужъ ежели онъ непремнно намренъ лишить себя жизни, то можно бы было сдлать это удобне, верне и скоре — дома. —

Александръ Львовичь Губковъ, съ которымъ я имлъ честь въ первой глав познакомить читателя, также какъ и почти вс молодые люди хорошихъ фамилiй, служащiе на Кавказ, поддался влiянiю утвердившагося мннiя о мнимомъ благотворномъ дйствiи этаго края на кошельки и нравственность людей. Жизнь независящаго ни отъ кого гвардейскаго офицера и несчастная страсть къ игр разстроили въ три года службы въ Петербург его дла до такой степени, что онъ принужденъ былъ взять отпускъ и хать въ деревню, для прiискиванiя средствъ выйдти изъ такого положенiя.

Въ деревн туманъ, въ которомъ представлялось ему его положенiе, понемногу разошелся, и онъ понялъ, что жизнь его еще не совсмъ испорчена, ежели онъ съуметъ вывезти телгу своей жизни изъ той глубокой колеи, по которой она до сихъ поръ катилась такъ незамтно. «Походная жизнь, труды, опасности, отсутствiе искушенiй, дикая природа, чины, кресты!».......... и онъ ршился перейдти въ кавказскiй пхотный полкъ.

Само собою разумется, что дйствительность далеко не соотвтствовала тому, что ожидало его воображенiе; а черезъ сколько неизвстныхъ ему до той поры — когда онъ жилъ въ большихъ размрахъ — горькихъ униженiй заставили его пройдти его недостатки, которыхъ не исправилъ одинъ воздухъ Кавказа.

Не разъ ему случалось слышать фразы въ род слдующихъ: «я вашихъ картъ не бью, потрудитесь прислать»; или: «маркитантъ говорить, что онъ въ долгъ не отпустить, что много, молъ, васъ и т. д. и т. д. — Въ то время, какъ я начинаю свой разсказъ, Губковъ уже два года служилъ на Кавказ и уже давно заплатiлъ дань глупостей неестественному взгляду новаго человка, смотрящего на вещи не съ тмъ, чтобы понять ихъ, а съ тмъ, чтобы найдти въ нихъ то, чего ожидало обманчивое воображенiе. — Онъ уже пересталъ покупать никуда негодные шашки, кинжалы и пистолеты, пересталъ одваться въ азiятское платье и узжать отъ оказiй, кунаки, которые прежде не выходили изъ его квартиры, страшно надоли ему, и онъ уже не старался каждый разъ попасть въ походъ, а предоставлялъ это дло начальству и случаю; однимъ словомъ, благоразумный практическій взглядъ кавказскаго офицера, сущность котораго составляютъ ненависть и презрніе ко всмъ Татарамъ, и правило, никогда никуда не напрашиваться и ни отъ чего не отказываться, — невольно усвоивался имъ.

Несмотря на то, что онъ принадлежалъ въ полку къ партіи бонжуровь, какъ нсколько непріязненно называли офицеры тхъ, которые говорили по-французски, его любили за то, что онъ всегда старался быть хорошимъ товарищемъ. — Я говорю, старался, потому что дйствительно онъ имлъ такъ мало общаго съ другими, что не могъ быть товарищемъ по наклонности, а былъ имъ только по убжденію. —

Совершенно необыкновенная красота Марьяны не могла не поразить его, человка въ высшей степени впечатлительнаго и пылкаго. Ежедневныя, безпрестанныя встрчи съ этой женщиной въ ея простой одежд, слегка закрывающей только вс прелести удивительнаго тла, ея видимая холодность и равнодушіе и даже самая ея грубость и рзкость усилили его впечатлніе — какъ онъ самъ справедливо признавался — до степени любви самой страстной. —

— «Марьяна!» сказалъ онъ ей однажды, когда она одна сидла за шитьемъ, поджавши ноги, въ своей избушк: «пусти меня къ себ»,

— «Зачмъ я тебя пустю? Каку черную немочь ты тутъ найдешь ?»

— «Марьяна, я ничего для тебя не пожалю, все, что ты только захочешь, я готовъ сдлать для тебя; а ты никогда добраго слова мн не скажешь. Теб, можетъ быть, нужны деньги, вотъ возьми себ».

— «Такъ вотъ и стану я твои деньги брать! Не нужно мн ничего».

— «Да я вдь отъ тебя ничего не хочу, ничего не прошу, мн только жалко, что такая красавица, какъ ты, мучаешься работой».

— «А кто за меня работать будетъ? Поди ты отъ меня прочь съ своими деньгами», сказала она, отталкивая его руку. «Разв хорошо, какъ люди увидятъ?»

— «Ну такъ я вечеромъ прійду, никто не увидитъ. Пустишь меня?»

— «Сколько ни приходи, ничего теб не будетъ».

— «Такъ я прійду...»