Похищение Европы

Наверное, именно поэтому Елена Феликсовна уже пару раз вытирала слезинки в углу глаз. Аналогично поступали и еще несколько девушек, встретивших себе временное духовное прибежище на борту. Для сохранения правдивости изложения следует отметить, что мужская половина расстающихся пар, наверное, тщательно скрывала свою печаль, потому что предположить, что все они – бесчувственные эгоисты, видимо, было бы все же неправильно.

Не печалилась только девушка Катя, которая, похоже, всерьез захомутала свою большую добычу и сейчас медленно и верно закрепляла результаты удачной охоты. Так опытный рыбак, не надеясь только на крючок с толстой леской да рыбацкое везение, медленно и терпеливо подводит под зацепившуюся крупную рыбину подсачок. Вот когда та будет уже целиком в мягком, но безвыходном капкане, тогда уже дергай и – наслаждайся!

* * *

Княжна в этот вечер плясала со всеми вместе. У нее опять прорезался «ларнакский синдром». Ефим напряженно наблюдал, как она вновь затеяла непонятные физиологические опыты с Кефиром. И если бы только с Никифоровым!

Как только Ефим зашел в зал, Ева набросилась и на него. Уже на втором такте Береславский понял, что – влип. Точнее – в него влипла княжна, всем своим гибким телом повторяя очертания могучей фигуры Береславского. А чтобы так повторять очертания фигуры – надо к ней очень сильно прижаться.

Это вызвало – скажем аккуратно – наверняка прогнозируемый Евой гормональный взрыв, после чего танцевать Ефиму стало непросто. Особенно понимая, что за их странным танцем наблюдает муж партнерши. И дело не в моральных принципах Береславского – здесь как раз ему особо гордиться было нечем, – но Максимыч был его другом, а вступать в близкую связь с женой друга – это уже не просто аморалка. Здесь же была настолько близкая связь, что, если б не одежда, ближе и не придумаешь…

Ефим с трудом дождался конца музыки и даже не очень вежливо бросил даму на полдороге к ее столику. Ему было абсолютно понятно, что делается это для того, чтобы уязвить Агуреева. А вот зачем это делается – оставалось столь же абсолютно непонятным. И еще было чертовски обидно за друга, которому и без того сейчас очень плохо.

* * *

Что на нее нашло? Он никак не мог понять ее поведения. Первый всплеск был еще в Ларнаке, когда объектом секс-атаки стал все тот же Кефир. Теперь – он сам. Ну и Кефир – на закуску. Не так уж часто Береславский попадал в такие ситуации, в которых ровным счетом ничего не понимал.

* * *

Он подождал немного, чтобы остыть – физически и духовно, – после чего направил стопы к Агурееву. Тот был хмур и темен, вливая в себя фужер за фужером.

– Ты скоро нажрешься как сволочь, – деликатно заметил Ефим Аркадьевич.

– Ну и что? – философски спросил Агуреев.

– Печень отвалится, – объяснил Береславский.

– А она мне нужна? – задумался Николай Максимович.

– Печень всем нужна, – убежденно сказал Ефим.

– Князь – в земле, – сказал Агуреев, наливая очередной фужер. Ефим отметил, что это, к счастью, не водка. – Вилька – в земле, – монотонно продолжил Николай прерванное действием перечисление. – Лерка – в земле. Евка – курва. Благородная, – добавил он после паузы.

Ефим благоразумно промолчал.

– Мойша – спятил, – закончил свой скорбный список бывший зенитчик.

– Это Лерка спятила, я думаю. – Береславский уже был в курсе: посвящен самим же Агуреевым.

– Не могла она такое сама придумать, – убежденно выдохнул Агуреев.

– Не надо недооценивать женщин, – не слишком уверенно сказал рекламист. Валерию Сергееву он знал плохо, но ее иезуитские подвиги действительно не вписывались в его представления об этой даме. Скорее ею кто-то, очень серьезный, манипулировал. Может, друзья по партии, может – скупщик из «Глобал» и иже с ним.

– Короче, полная ж… – мрачно подвел итоги Агуреев. – Не очень-то я здесь нужен.

Он, несмотря на богатырский организм, все-таки здорово нажрался.

– Это ты зря, – задумчиво сказал Ефим. – Если ты загнешься, мне будет неприятно.

Агуреев улыбнулся.

– А Дашка вообще, наверное, повесится, – закончил мысль Береславский.

Даша Лесная весь вечер стояла в углу и с тоской смотрела на медленно набиравшегося любимого.

– Что она во мне нашла, а, Ефим? – спросил, теплея голосом, Агуреев.

– Любовь зла… – популярно объяснил Береславский.

* * *

Тут-то его и отвлекла Елена Феликсовна, совершенно неотразимая в вечернем прикиде. Отвлекся Ефим Аркадьевич не только на медленный танец, но и на следующие тридцать минут, проведенные в его номере – в ее обществе. Оно – общество – было исключительно приятным и не было очень уж печальным: Елена Феликсовна, как женщина умная, головы не теряла и сама, как понял Ефим, не предполагала московского продолжения круизного романа.

– Хорошие были денечки, – со вздохом сказала она, сидя на смятой постели и аккуратно натягивая на стройные ноги черные, с крошечными блестками колготки. Ефима, кстати, всегда поражало, как они это делают: тщательно, сантиметр за сантиметром, приглаживая тончайшую эластичную ткань. Ему казалось, что, будь он девушкой, в жизни бы не смог надеть ни одну пару, не наделав дырок.