Поезд сирот

Я киваю, киваю, киваю. Пока они не сказали ничего, что вызвало бы у меня тревогу. Но и никакой искорки между нами не пробежало. Они, похоже, совсем не хотят знать обо мне больше, – хотя, с другой стороны, этого почти никто не хочет. У меня возникает ощущение, что мое сиротство и те обстоятельства, которые привели меня сюда, их не слишком интересуют; им важнее то, что я заполню некую пустоту в их жизни.

На следующий день, в девять утра, мистер Нильсен приезжает за мной на бело-голубом, с серебристой отделкой «студебекере», стучит во входную дверь. Благодаря щедрости миссис Мерфи у меня теперь два чемодана и баул, набитые одеждой, обувью, книгами. Я как раз застегиваю чемоданы, когда входит мисс Ларсен и вкладывает «Аню из Зеленых Мезонинов» мне в руку.

– Это моя книга, не школьная; я хочу тебе ее подарить, – говорит она, обнимая меня на прощанье.

А потом, в четвертый раз с того дня, как я оказалась в Миннесоте (тому уже год с лишним), все мои пожитки грузят в машину, и я отправляюсь навстречу новой жизни.

Хемингфорд, штат Миннесота 1930–1931 годы

У Нильсенов двухэтажный дом в колониальном стиле, желтый, с черными ставнями и длинной заасфальтированной дорожкой, которая ведет к парадной двери. Стоит дом на тихой улочке в нескольких кварталах от центра. Внутри все устроено по кругу: из солнечной гостиной справа попадаешь в кухню у задней стены, из нее – в столовую, а там обратно в прихожую.

Мне выделяют большую комнату наверху, она выкрашена в розовый цвет, окно выходит на улицу; у меня даже своя ванная с большим фарфоровым умывальником, она выложена розовым кафелем, на окне – веселенькая белая занавеска; трубы тоже розовые.

Вещи, о которых я никогда даже и не мечтала, мистеру и миссис Нильсен представляются само собой разумеющимися. Во всех комнатах вентиляционные отверстия, забранные стальными решетками с черным орнаментом. Водогрей включен даже тогда, когда никого нет дома, – вернувшись с работы, им не нужно ждать, что вода нагреется. Дом убирает женщина по имени Бесс, она же раз в неделю стирает белье. Холодильник набит молоком, яйцами, сыром, соками; миссис Нильсен подмечает, что именно мне нравится из еды, и начинает покупать этого побольше: овсянку на завтрак, например, а еще фрукты, включая и экзотические – апельсины и бананы. В аптечке я обнаруживаю аспирин и настоящую покупную зубную пасту, в шкафчике в прихожей – чистые полотенца. Мистер Нильсен сообщает мне, что каждые два года меняет машину на новую.

Утром в воскресенье мы отправляемся на службу. Лютеранская церковь Благодати отличается от тех храмов, которые мне доводилось видеть раньше: незатейливое белое здание со шпилем, арочными готическими окнами, дубовыми скамьями, скупо украшенным алтарем. Службу я нахожу умиротворяющей: проверенные временем гимны, проповеди кроткого, сутулого священника в основном о добродетели и хороших манерах. Мистер Нильсен и другие прихожане ворчат по поводу органиста: то он задает такой быстрый темп, что приходится проглатывать слова, то вдруг замедляет его так, что пение становится совсем заунывным, а еще почти не снимает ноги с педали. Впрочем, в открытую никто не возмущается – просто поднимают брови по ходу пения и пожимают плечами.

Мне нравятся наставления о том, что каждый должен делать все, что может, а к ближним относиться по-доброму. Нравится пить после службы кофе с миндальным тортом и коричным печеньем – его подают в ризнице. Нравится, что все объединяют меня с Нильсенами, их, судя по всему, считают почтенными, добропорядочными гражданами. Впервые за всю мою жизнь чужое одобрение дотягивается до меня, обволакивает.

Жизнь у Нильсенов течет тихо, упорядоченно. Шесть дней в неделю, в пять тридцать утра, миссис Нильсен встает готовить мужу завтрак, обычно яичницу и поджаренный хлеб; в шесть он уходит открывать для фермеров магазин. Я должна собраться и выйти из дому без пятнадцати восемь – до школы десять минут пешком; это кирпичное здание, здесь занимаются шестьдесят учеников, разделенных на классы.

В первый мой день в этой новой школе учительница пятого класса мисс Бушковски попросила всех нас, числом двенадцать, представиться и перечислить несколько своих хобби.

Я понятия не имею, что такое «хобби». Но мальчик передо мной говорит: стикбол, – а девочка перед ним: марки. Поэтому, когда очередь доходит до меня, я отвечаю: шитье.

– Как замечательно, Дороти! – говорит мисс Бушковски. – И что ты любишь шить?

– В основном одежду, – сообщаю я одноклассникам.

Мисс Бушковски ободряюще улыбается:

– Для своих кукол?

– Нет, для дам.

– Ну надо же! – говорит она преувеличенно бодрым голосом, из чего я заключаю, что большинство десятилетних девочек, похоже, не шьют одежду для дам.

Я начинаю приноравливаться к новой школе. Одноклассники видят, что я приезжая, но время и старания помогают мне полностью избавиться от нездешнего выговора. Я подмечаю, что носят мои ровесницы, как причесываются, о чем говорят, и стараюсь перестать быть чужачкой, завести друзей, стать как все.