Под знаком Близнецов. Дикий горный тимьян. Карусель

– Значит, ты не станешь переживать, что не вернешься туда?

Шарлотта обдумала это. Впервые на ее лице появился проблеск надежды.

– А что? Мне не обязательно туда возвращаться?

– Нет, думаю, что не обязательно. Если ты будешь жить со мной, то проще всего ходить в местную школу. Здесь никто не живет, как в пансионе. Думаю, тебе понравится.

– Я не очень хорошо учусь.

– Нельзя быть талантливым во всем. Ты хорошо рисуешь и мастеришь. А если ты любишь музыку, там есть прекрасный учитель музыки, замечательный оркестр, и еще они дают концерты. Я знаю одного мальчика, твоего сверстника, он чудесно играет на кларнете.

– И я могу пойти туда?

– Если ты захочешь, то, пожалуй, это можно устроить.

– Да, очень хочу.

– Тогда ты останешься у меня?

– Вы имеете в виду… что я никогда не вернусь к папе?

– Да, – мягко подтвердила Фиби. – Похоже, что это я и имею в виду.

– Но… вы же только что сказали… сказали, что ничто не может быть навсегда. – Ее глаза наполнились слезами, у меня защемило сердце. – Я не смогу остаться у вас…

– Ты можешь. Столько, сколько захочешь. Видишь ли, пусть худшее и произошло, но жизнь на этом не заканчивается. Не бойся говорить обо всем с Прю и со мной. Не нужно держать все в себе. Не пытайся быть слишком храброй. Нет ничего страшного в слезах…

Она тут же разрыдалась. Ее рот скривился, как у всех плачущих детей, но всхлипы, исходящие от этого хрупкого тельца, напоминали скорбь взрослого человека.

– Ах, Шарлотта… – Фиби подалась вперед в кресле, ее руки – и здоровая, и в гипсе – устремились к девочке как предложение любви и утешения. В иной момент столь яркий жест мог бы показаться комичным, но сейчас в нем не было ничего смешного. – Иди сюда, моя дорогая.

Шарлотта поднялась на ноги и бросилась в ее кривобокие объятия, крепко обнимая Фиби за шею, уткнувшись носом в плечо и случайно сбив ее шляпу.

Я забрала фасоль, кастрюлю и пошла в дом. Потому что это был их личный момент. Потому что она была дочерью Дэниела. И потому что я тоже могла расплакаться.

Кухня пустовала. Сквозь открытую дверь я видела Лили на подвядшей зеленой лужайке: она развешивала белоснежные кухонные полотенца и напевала очередной гимн:

Грехов не совершай
И не говори со злобой…

Я поставила кастрюлю с фасолью на потертый сосновый стол и поднялась к себе в спальню. Утром я застелила постель, но после этого по комнате прошлась Лили, оставляя резкий запах моющего средства и порядок на моем туалетном столике. Я присела на кровать и спустя пару секунд поняла, что вовсе не собираюсь плакать. Правда, чувствовала себя опустошенной, растерянной, словно провела последние три часа в темном кинотеатре, поглощенная глубоко эмоциональным фильмом, а теперь снова вышла на улицу, ослепленная солнцем, и шла шатаясь по незнакомому тротуару, не в силах что-либо сделать.

«Мама не вернется с Майорки, так ведь? Папа все равно никогда меня не слушает. Он не станет за мной присматривать. Я хотела приезжать туда днем, а мама сказала, что лучше мне жить там. Бабушке я не нужна».

Боже мой, что же мы творим с нашими детьми!

Окно было открыто, на легком ветерке покачивались занавески. Я встала, подошла к окну и выглянула наружу. Внизу на траве все еще сидели Фиби и Шарлотта. Слезы уже миновали, и до меня донеслись приглушенные голоса. Шарлотта увлеченно плела венок. Я посмотрела на ее склоненную голову, на хрупкую шею. Вспомнила себя в ее возрасте. Мои родители тогда развелись, и я жила с матерью, но никогда не была нелюбимой, нежеланной, запертой в пансионе. Помню, как отправлялась погостить к отцу в Нортумберленд, мысленно подгоняя поезд ехать быстрее на север. И как он встречал меня на вокзале Ньюкасл, как я бежала по платформе в его крепкие объятия, запах его твидового пиджака.

Вспомнила небольшой домик матери в Лондоне, спальню, которую она украсила специально для меня. Одежду, которую мне покупала, – я могла выбирать ее сама. Как весело было ходить на танцевальные занятия зимой, на рождественские вечеринки, как меня водили на пантомиму в Палладиум и на «Спящую красавицу» в Ковент-Гарден.

Вспомнила покупки в «Харродсе», мучительный выбор школьной формы, а в качестве награды – шоколадный коктейль возле автомата с газировкой. Летние прогулки по Темзе на катере, с небольшой компанией друзей, и предвкушение от посещения Тауэра.

А еще, как всегда, Корнуолл и Пенмаррон. И Фиби.

«Ах дорогая, как я рада снова видеть тебя!»

Фиби. Меня внезапно охватила беспричинная тревога за нее. Она взвалила на себя огромный груз столь импульсивно, с такой любовью… Ей шестьдесят три года, она только упала с проеденного червями стула и сломала руку. А если бы она сломала не руку, а ногу или шею? Если бы, не дай бог, ударилась головой и лежала на полу студии без сознания и никто бы не стал искать ее? Мое воображение понеслось дальше, рисуя еще более страшные картины.