Под цикадным деревом

Я бродила по второму этажу, плечом прижав заряженный мобильный телефон к уху, подбирала свои футболки и другие вещи, которыми пользовалась каждый день, а затем бросала туда же, откуда взяла. Джада права, вещей у меня очень много.

Я как попало пыталась прибраться, разговаривая с маминым учителем.

— Да ничего серьезного, но… возможно, тебе стоит вернуться.

— О боже. Что стряслось?

Кай на другом конце провода вздохнул.

— В этот четверг я не мог прийти позаниматься с Уранией, поэтому предупредил ее в субботу днем, что загляну сегодня.

— Все правильно. Она записала?

— Да, но когда я приехал…

— Что? Что она сделала?

Я застыла перед окном, переводя дух. От уборки я вся вспотела.

— Ну, она не открыла дверь. Не то чтобы совсем не пустила меня, просто не сразу. Переспрашивала, кто к ней пришел, будто я продавец, которого она никогда в глаза не видела.

Пот начал холодить мне виски.

— Я сказал ей: «Урания, это я, Кай. У нас сейчас урок гавайского, помнишь?» — а она уставилась на меня таким взглядом… как будто искала десятизначное число среди… ну, среди множества других чисел.

Я села на прохладный подоконник.

— А потом?

— Потом взгляд у нее прояснился, и она впустила меня. Я сказал: «Прости, что перенес наш урок. Мне нужно было к врачу…» А она повернулась ко мне и ответила: «О чем ты, черт возьми, говоришь, Кай? Когда мы переносили урок?» А я ей: «Ну, в субботу. Я звонил, чтобы предупредить тебя». — «Но ты же все равно смог прийти, видишь? Как и в каждый четверг», — заявила твоя мама с такой милой улыбкой, что… Клянусь, мне не хватило духа возразить ей.

— И ты позволил ей поверить, что сегодня четверг, а не понедельник.

— Что мне оставалось делать? Она казалась такой спокойной и безмятежной…

— Да, ты прав. Ближайшим рейсом приеду домой. Спасибо, что позвонил.

На станции, сидя на скамейке, ждала поезда Джада. Я издалека узнала ее по кудрям и подошла. Подруга не взглянула на меня.

По крайней мере, попробую завести разговор.

— Ты тоже на второй платформе. Поедем в одном поезде.

Она не отвела взгляда от гравия, которым было засыпано пространство между рельсами, но ответила.

— Я собираюсь к себе домой, в Верону. Педро приехал, хочу с ним повидаться.

Педро — ее старший брат. Я посмотрела на свои пыльные коричневые ботинки, сравнила их с черными сандалиями подруги, простыми, но все еще в прекрасном состоянии. Мы купили их вместе два года назад, на распродаже. Я бы с удовольствием съездила к Джаде и прекрасно провела бы время с ней и Педро.

— Чувствую духи, — внезапно сказала она.

Я сдвинула очки на нос.

— Я надушилась. И намазала лицо кремом.

— Невероятно… — прокомментировала Джада. Она улыбнулась, но до сих пор не смотрела на меня.

«Джада, у меня не очень получается…» — хотела было начать я, и меня бросило в дрожь. Объявление о прибывающем поезде заглушило окончание фразы, которую я все равно не произнесла бы вслух. Джада поднялась на ноги. Когда поезд остановился перед нами, она зашла в первый свободный вагон и села у окна.

В поезде я снова попробовала заговорить с ней.

— Ты вернешься сегодня вечером?

Джада наконец обратила на меня внимание.

— Нет, сегодня я не вернусь. Приеду в пятницу, и клянусь, мы с тобой пойдем в проклятый бар, нравится тебе это или нет. Однажды ты улизнула от Луки, что сошло тебе с рук, одного раза более чем достаточно. Я хочу посмотреть, как будут развиваться ваши отношения.

Я ехала в трех или четырех вагонах от Джады. Мне не хотелось маячить у нее перед глазами, хотя я страшно боялась пропустить объявление о нашей остановке. Никогда не замечала, что на каждой станции висит большая синяя табличка, а на ней белой краской выведено название города или поселка. Как уж тут пропустить нужную. По дороге домой меня грела мысль, что со мной в поезде едет Джада, но я понимала, что завтра придется возвращаться одной. Во время поездки из Брешии в Верону я двадцать два раза перечислила штаты Америки, чтобы точно выйти на нужной остановке, — вдруг кто-то решит украсть табличку на вокзале ночью. Правда, велик риск уснуть за перечислением штатов. Да и зачем кому-то красть табличку со станции?

— Мама!

Как и прежде, дом был погружен в полумрак, нарушаемый вспышками света и солнечными зайчиками. Как и прежде, здесь царило молчание, чувствовалась жизнь, к которой нельзя прикоснуться, но которую можно увидеть. Ощущение появлялось и исчезало по мере того, как я шла мимо мебели и рамок с фотографиями. Они словно рассказывали историю нашей семьи — ту, что мне так и не удалось по-настоящему узнать.

Из кухни тянуло паром и запахами, которые я помнила с детства. Я встала на цыпочки и засмеялась. Смеялась и смеялась от облегчения, потому что мама хлопотала на кухне в любимом приталенном платье в желтый и оранжевый горошек и летних туфлях с ремешками и на платформе. Она щипцами вылавливала из кипящего масла панцеротти[13]. Я ожидала, что мама будет выглядеть другой, надломленной, что от нее прежней останется лишь тень. Но увидев, что она выглядит как обычно и готовит в привычной обстановке, я совершенно успокоилась.