Под цикадным деревом

Она не слышала, как я вошла: радио работало громко, но музыки я не различала. Когда волнуюсь, ничего не слышу: разум закрывается, как шкатулка.

Теперь же шкатулка открылась, и в мир ворвались звуки.

— Мама!

Она резко обернулась, уронила щипцы на стол, подбежала ко мне, обняла, и от материнских объятий мне полегчало.

Чуть позже я сидела с ней и тетушками за большим столом со следами сучков. Мельпомена гладила меня по волосам, а Талия уговаривала съесть второй панцеротти с джемом. Я пыталась убедить маму показать мне ее календарь с расписанием на неделю.

— Ты должна все записывать, мама. Я куплю тебе клейкие листочки для заметок. Или забери календарь, которым я пользуюсь в магазине, тот, где нужно каждый день отрывать листочек.

— В этом нет нужды, дорогая. У меня все здесь, — ответила мама, коснувшись своей груди.

Я проследила за ее рукой и, кажется, мельком увидела в вырезе платья кусочек свежей пасты, налепленный на золотую цепочку. Верный признак, что мама о чем-то размышляла и не хотела, чтобы мысль ускользнула.

— Скажи, о чем ты думала, когда лепила тесто на цепочку, мама?

Пальцами с маленькими квадратными ногтями, накрашенными красным лаком, она теребила комочек желтого теста. Мы молча смотрели друг другу в глаза, а потом наконец…

— Когда вспомню, расскажу, — прошептала мама, словно не желая выдавать самый важный секрет, который ей когда-либо доверяла лучшая подруга.

Раз уж я здесь, то нельзя упустить шанс, которым нужно было воспользоваться с самого начала: поговорить с тетушками.

Я соскучилась по ним. Мне казалось, тетушки могут рассказать о рождении Лоренцо, если еще помнят события тех лет. Я боялась всколыхнуть, вновь пробудить дремлющие воспоминания; их, вероятно, не следует вытаскивать из потаенного уголка, куда сознание изгоняет как болезненные моменты, так и счастливые, к которым слишком мучительно возвращаться.

Стоял вечер. Часы показывали половину девятого. Тетушки готовились ложиться спать. Пока я добиралась до них, я боялась, что они не вспомнят о смерти Эвтерпы.

Возможно, Терпсихора догадывалась, что произошло. Думаю, она заметила перемены: говорят, между очень близкими братьями и сестрами существует связь, и один чувствует страдания другого, ощущает их так же отчетливо, как собственную боль. Тетя Терпси хитрая, наверное, самая хитрая из всех тетушек, хитрее даже мамы, потому что она прибегает к «методу мечтателя» — так я называю состояние, в которое иногда погружается Терпсихора. Она смотрит в одну точку, а в глазах ни искорки осознанности. Такое с ней часто бывает.

По словам Джады, в подобные моменты тетя мечтает о море. Мама считает, что так проявляется ее болезнь. Но я знаю, что дело обстоит совсем по-другому. Тетя Терпси создала уютный мир, в котором прячется до тех пор, пока не настает время встретиться со своими воспоминаниями, и хорошими, и плохими. А до этого она притворяется, что чувствует себя так же, как сестры, и наслаждается покоем, затишьем перед бурей воспоминаний, которая вернет ее в тяжелое детство, полное тягот, сводящего живот голода, холода и отсутствия уверенности в том, что получится выжить и вырасти. Терпсихора прекрасно знала, что после бури не выглянет солнце. Болезнь Альцгеймера — та же буря, грозящая потопить корабли и не оставляющая ни малейшей надежды на спасение.

Время отхода ко сну, пожалуй, самое сложное за весь день, особенно для тети Талии. Дерзость, свойственная ей днем, мгновенно испаряется с приходом ночи, и тетя начинает свою личную битву с мучающим ее демоном: желанием вернуться домой.

— Отвези меня домой, — обращается она на диалекте к маме или Джаде каждый вечер. На глаза у нее наворачиваются слезы, в кулаках она сжимает одеяло.

— Ты дома, — отвечают ей, и после этих слов начинаются настоящие проблемы. Талия принимается либо плакать, либо злиться, пытаться улизнуть из кровати; какой бы ни была ее реакция, с каждым разом тетя ведет себя все хуже. Она щиплет за руку Мельпомену, которая пугается и начинает плакать и кричать. Или Терпсихора просит Талию бежать и умоляет сестру когда-нибудь вернуться за ней… Зачастую мы не знаем, как с ними справиться, и обещаем всем трем гоголь-моголь на завтрак, чтобы они угомонились.

— Отпусти меня! Мне нужно успеть домой к ужину! Мама будет меня ругать! Вы кто? Почему вы меня не отпускаете? Вы с немчурой? Где они, эти вонючие нацисты? Я ничего такого не делала! Мама!

Моя мама обливалась потом, пытаясь успокоить сестер в спальне, куда мы ради удобства поставили кровати трех тетушек.

Я подошла к постели Талии, погладила ее по седым кудрям и по лицу, испещренному легкими морщинами.

— Тетя, успокойся. Нет никаких нацистов. Здесь только я, Чечилия, — и подложила ей еще одну подушку. Тетушка не успокаивалась.

— А ты кто, Чечилия? Ты дочь дохтурши? Что ей от меня нужно… Перестань меня трогать! — Затем она сменила тон и начала умолять: — Ты живешь в Карриоле, правда? Можешь меня подвезти? Мне нужно вернуться домой к ужину, знаешь, мама будет кричать на меня, если я припозднюсь, комендантский час же…

Я присела на край кровати.