Под стягом победным

At one point the President actually took the paper from him, and himself read, in his nasal tenor, Admiral Martin's pronouncement that the Sutherland's engagement had certainly made the eventual destruction of the French squadron more easy, and in his opinion was all that had made it possible.	Кончилось тем, что раздосадованный председатель вырвал у него из рук документ и гнусавым тенором зачитал утверждение адмирала Мартина, что действия "Сатерленда" облегчили разгром французской эскадры, мало того, по мнению адмирала, предопределили его.
There was an awkward moment when a discrepancy was detected between the signal logs of the Pluto and Caligula, but it passed away in smiles when someone reminded the Court that signal midshipmen sometimes made mistakes.	Неловкость вызвало обнаружившееся вдруг расхождение между сигнальными журналами "Плутона" и "Калигулы", но ее быстро обратил в шутку кто-то из капитанов, напомнив, что сигнальным мичманам свойственно порой ошибаться.
During the adjournment there was an elegant civilian in buff and blue, with a neat silk cravat, who came into Hornblower with a good many questions.	В перерыве к Хорнблауэру подошел с расспросами элегантный штатский господин в синем с голубым костюме и с безупречным белым галстуком.
Frere, his name was, Hookham Frere - Hornblower had a vague acquaintance with the name.	Он представился Фрир, Хукхем Фрир. Хорнблауэр смутно помнил эту фамилию.
He was one of the wits who wrote in the Anti-Gallican, a friend of Canning's, who for a time had acted as ambassador to the patriot government of Spain.	Фрир был одни из авторов "Анти-галла", другом Канинга и бывшим английским послом при патриотическом правительстве Испании.
Hornblower was a little intrigued by the presence of someone deep in cabinet secrets, but he was too preoccupied, waiting for the trial to re-open, to pay much attention to him or to answer his questions in detail.	Хорнблауэра слегка заинтриговало присутствие человека, посвященного в министерские тайны, но мысли его были заняты предстоящим заседанием, так что он не смог уделить Фриру должного внимания или подробно ответить на его вопросы.
And it was worse when all the evidence had been given, and he was waiting with Calendar while the Court considered its decision. Hornblower knew real fear, then.	Еще тягостнее было после выступления свидетелей ждать вердикта. Они сидели с Календером в соседней каюте, и вот тут-то Хорнблауэру стало по-настоящему страшно.
It was hard to sit apparently unmoved, while the minutes dragged by, waiting for the summons to the great cabin, to hear what his fate would be.	Минуты тянулись за минутами, он сидел с каменным лицом, ожидая вызова, пока рядом решалась его судьба.
His heart was beating hard as he went in, and he knew himself to be pale.	Сердце колотилось, когда он входил в дверь, и он знал, что бледен.
He jerked his head erect to meet his judges' eyes, but the judges in their panoply of blue and gold were veiled in a mist which obscured the whole cabin, so that nothing was visible to Hornblower's eyes save for one little space in the centre - the cleared area in the middle of the table before the President's seat, where lay his sword, the hundred-guinea sword presented by the Patriotic Fund. That was all Hornblower could see - the sword seemed to hang there in space, unsupported.	Он вскинул голову и посмотрел судьям в глаза, но сине-золотое великолепие застилал туман, и лишь одно Хорнблауэр видел отчетливо - часть стола перед председательствующим и на столе - шпагу ценою в сто гиней, дар Патриотического Фонда. Только ее Хорнблауэр и видел.
And the hilt was towards him; he was not guilty.	Шпага, казалось, висела в воздухе - эфесом к нему. Невиновен.