Под стягом победным

Clearly his ambition had never soared higher than that; he was fortunate.	Явно его амбиции не распространялись на большее. Счастливец.
"We're both of us very lucky men, Bush," said Hornblower.	- Мы оба - очень счастливые люди, Буш, - сказал Хорнблауэр.
"Yes, sir," agreed Bush, and hesitated before going on. "I'm giving evidence at the court martial, sir, but of course you know what my evidence'll be.	- Да, сэр, - согласился Буш и, поколебавшись, добавил: - Я буду свидетельствовать перед трибуналом, сэр, но, конечно, вы знаете, что я скажу.
They asked me about it at Whitehall, and they told me that what I was going to say agreed with everything they knew.	Меня спрашивали в Уайт-холле и сказали, что мои слова соответствуют тому, что им известно.
You've nothing to fear from the court martial, sir."	Вам не следует бояться трибунала, сэр.
CHAPTER EIGHTEEN	XVIII
Hornblower told himself often during the next twenty-four hours that he had nothing to fear from the court martial, and yet it was nervous work waiting for it - to hear the repeated twitter of pipes and stamping of marines' boots overhead as the compliments were given to the captains and admirals who came on board to try him, to hear silence close down on the ship as the court assembled, and to hear the sullen boom of the court martial gun as the court opened, and the click of the cabin door latch as Calendar came to escort him before his judges.	В следующие сорок восемь часов Хорнблауэр часто напоминал себе, что не должен бояться трибунала, однако чуть-чуть трудновато было ждать бестрепетно - слышать повторяющийся пересвист дудок и топот морских пехотинцев над головой, приветствия капитанам и адмиралам, которые поднимались на борт его судить, затем мертвую тишину, наступившую, как только синклит собрался, глухой пушечный раскат, возвестивший о начале трибунала, щелчок открываемой Календером дверной задвижки - это за ним.
Hornblower remembered little enough afterwards of the details of the trial - only a few impressions stood out clearly in his memory.	Хорнблауэр не мог потом вспомнить подробности - в памяти остались лишь несколько ярких впечатлений.
He could always recall the flash and glitter of the gold lace on the coats of the semicircle of officers sitting round the table in the great cabin of the Victory, and the expression on Bush's anxious, honest face as he declared that no captain could have handled a ship with more skill and determination than Hornblower had handled Sutherland at Rosas Bay.	Он легко мог вызвать перед мысленным взором блеск золотого позумента на полукружье синих мундиров за столом в большой каюте "Виктории", тревожное, честное лицо Буша, когда тот объявил, что ни один капитан не сумел бы управлять кораблем искуснее и решительнее, чем Хорнблауэр в заливе Росас.
It was a neat point which Hornblower's 'friend' - the officer the Admiralty had sent to conduct his defence - made when his question brought out the fact that just before the surrender Bush had been completely incapacitated by the loss of his foot, so that he bore no responsibility whatever for the surrender and had no interest in presenting as good a case as possible.	"Товарищ" Хорнблауэра - офицер, которому Адмиралтейство поручило его защищать - ловко задал вопрос, из ответа на который выяснилось, что Буш потерял ногу и был унесен вниз до капитуляции, а, следовательно, не заинтересован выгораживать капитана.
There was an officer who read, seemingly for an eternity, long extracts from depositions and official reports, in a spiritless mumble - the greatness of the occasion apparently made him nervous and affected his articulation, much to the annoyance of the President of the Court.	Другой офицер, явно подавленный величием момента, сбивчиво и невыразительно читал нескончаемые выдержки из официальных донесений. От волнения у него что-то случилось с дикцией, и временами нельзя было разобрать ни слова.