Под сенью звезд

Метров десять от воды лежали тела пяти гринд. Трое из них уже не двигались, четвертый изредка совершал движения хвостом, словно плыл, плыл в собственной крови, потоками выливающейся из его изрезанного тела. Пятый все еще сопротивлялся смерти. Его горло было надрезано, как у других, но сильное тело еще сопротивлялось смерти. Дельфин в жутких предсмертных конвульсиях кричал, кричал на дельфиньем языке. Этот голос можно было спутать с криками приветствия и радостными призывами поиграть, как часто делают дельфины находясь на свободе в окружении детей. Но этот голос не был голосом свободы или радости, это был голос беспомощности, мольбы, просьбы. Мужчина осторожно, что бы крупное животное не ударило его могучим хвостом, подошел к телу, подошел тихо, украдкой, словно друг. Затем незаметно для дельфина, хотя тот уже не реагировал на людей, увеличил разрез на горле, теперь рванная рана доходила до самой спины, но голова все еще держалась. Кровь хлынула потоком из горла, дельфин давился в собственной крови, могучее тело содрогалось в жутких конвульсиях – это был танец смерти. Уже с большим трудом, но он все же пытался бросит в угасающий для него мир пару слов на дельфиньем языке. Превозмогая боль он с трудом кричал с разорванным горлом. И при каждом крике кровь потоками лилась из жуткого отверстия. Вряд ли рыбак понял эти последние слова угасающей жизни. Неожиданно тело могучего дельфина напряглось, приняв форму дуги, подняв хвост к верху, как это делают дельфины выступая в цирке, демонстрируя равновесие стоя на голове, и… обмякло, безжизненно опустившись на теплую от крови землю. Рыбак еще присматривался к телу дельфина. Сдох ли он? Ну и силач же попался, – думал молодой человек, руки и ноги которого были вымазаны кровью. Его взгляд остановился на угасающих глазах дельфина. Даже мертвый он все еще удивлял и пугал своего палача. Безжизненным, непонимающим взглядом большие черные глаза гринды смотрели на молодого человека, стараясь спросить его: Почему? За что?

Твердые и громкие голоса обезумевших людей переплетались со слабеющими криками раненных дельфинов, просящих о снисхождении, молящих о быстрой и легкой смерти. Но разве можно быстро убить большое, сильное, привыкшее жить на свободе, миролюбивое существо? Наверное, голодные дикари испытывали меньшую лють к своему меню, чем эти бравые юноши с холодными и безумными глазами.

Ни один из животных не спасся, не смог улизнуть, вернуться в голубые глубины океана, в свой родной дом. Все они остались лежать на кровавых камнях. Их тела выволакивали на берег и строили в ряды.

Глава 22

Затягивались сумерки, пряча в темноту своего мрачного плаща – покрывала кровавые людские дела, черным саваном. Но даже в темноте, где царствуют холодные черные тени, не исчезло огромное красное пятно бухты, колышущееся на низких волнах, ни следа памяти, навечно оставшейся в тех, кто это сделал. Наблюдатели разошлись по свои домам, делясь своими впечатлениями. Юноши, участвовавшие в кровавой бойне тридцати двух дельфинов, возвращались домой, окрашенные кровью дельфинов, молчаливые, утратившие энергию и физическую и психологическую. Они были опустошены. Думали ли они о содеянном? В их душах была пустота, вытеснившая чувствительность. Жестокость уничтожает сострадание, как страсть повергает милосердие. Их юные души стали нечувствительны, сознание ослеплено вспышкой безумия, и лишь сердца тревожно бились, не умолкая – напоминая о прошедшем сумасшествии глухого и грешного тела. Почему тело приобрело глухоту, а сердце потеряло чувствительность к состраданию живому? Неужели слепая и холодная традиция пробудила в людях равнодушие? Создав эту традицию, мы отодвигаем, тормозим наше развитие – духовное. Кто, как не создатель традиции, может ее прервать, изменить, обезопасить, вырвать ядовитое жало равнодушия к живому? Человек разумный. Разве не в этом нашем решении – уйти от варварства и дикарства далеких предков, и заключается разумность наших поступков? Или мы не способны на шаг сближения к природе, не способны понять ее благоразумные дары, и так и останемся с сознанием высшего организма, но с сердцем дикаря? Заменить варварские традиции, сделать их более гуманными, стать более бережливее, внимательнее к природе, пока она еще способна слышать нас, – вот что должна нам подсказывать сердце, посылая тончайшие вибрации в мозг, тревожно стуча и тихо ноя. Никакие молитвы не закроют рану на сердце, не спасут оправдывающуюся душу, не прикроют холодные тела некогда счастливых и свободных созданий. Аминь, – сказали бы мы в завершении молитвы. Но будет ли это завершение, будет ли конец дикарству и вожделению смерти? Способны ли мы остановиться, понять, прислушаться к тончайшим мелодиям, звукам природы?

Некоторые из жителей, отрезавшие куски свежего мяса, уносили его с собой.