Под сенью звезд

Но может ли молитва погасить, сгладить, снять грех с души, творимый ежегодно, как традиция. Традиционный грех. Совершая подобные убийства, мы возводим наш грех в рамки обыденного, привычного, традиционного. Убивать для нас – это норма, ставшая законом, обязанностью, ухватившей вновь прибывшего в божий мир и поглощающая его невинную душу, как голодный клоп, втягивающий в себя содержимое своей жертвы.

Итак, если мы можем себя осуждать, значит у нас есть душа, душа грешника. Я грешу, значит, я существую. Я не существую безгрешный. При этом, мы полагаем, что душа имеется только у нас: у животных души нет, потому что ими управляют инстинкты – примитивные, запрограммированные законы поведения. Хотя они и не убивают ради забавы или традиции – дань предкам (одевшим на нас хомут обязательств в их честь), но так ли просты они? Может это мы примитивны, ломая и кроша, подстраивая все под наш развивающийся мозг, и слепо подражающих далеким предкам, чей мозг был более примитивен? Традиция только становится великой и облачается в закон для всех, когда она не слепа, а разумна и гуманна.

Дотащив крупного дельфина на берег и перерезав ему горло до самого позвоночника, люди оставили тело извивающегося в смертельных конвульсиях, а сами вернулись в кровавую жижу за новым грехом, за новым убийством. Голова дельфина почти отделилась от туловища, глаза все еще были открытыми, хвост периодически, но с затухающей интенсивностью бил по камням. Во время смерти животные, в отличие от людей, не закрывают глаза. Даже находясь под сильным наркозом, у них глаза остаются открытыми. Почему? Может, находясь в обездвиженном состоянии, они все еще следят за нами, доверив нам свои тела? Ветеринар, совершающий трудную операцию животному, находящемуся под наркозом, смотрит в его черные зрачки, словно заглядывает в его сознание. Как ты? – спрашивает он, – еще немного, потерпи, и ты будешь здоров, на свободе и счастлив. Я постараюсь, поверь – для этого я и обучался в университете у разумных людей.

Девятилетний мальчик, не испытывая развлечение и без злобы в глазах, подбежал к издыхающей черной плоти – все, что осталось от, некогда свободно бороздившего океанские просторы, дельфина, и преспокойно оседлал его. С невинностью ангела, коей мы часто наделяем своих детей, ребенок водрузился на окровавленный труп. Малыш свесил ножки, словно оседлал пони, и стал ими болтать вперед-назад, так как еще не доставал до земли. Его холодный, может быть равнодушный, детский взгляд был устремлен в кипящую красную массу, где кувыркались окрашенные люди, ожидающие лодки и смертельно раненные животные, все еще ищущие спасения. Мальчик постучал кулаком по спине дельфина, тот не реагировал, тогда, вынув из кармана нож, он сделал надрез в его разодранном горле, тем самым продлив его до самой спины. Улыбка смерти – так выглядел дельфин с зияющим кровавым отверстием, тянувшимся через все горло.

Рыжий молодой человек крепкого телосложения, подобравшись на лодке ближе к берегу, спрыгнул на спину дельфина. Стоя в сапогах на спине животного он стал топтаться, борясь с равновесием и стараясь побольнее ударить животное сапогом. Когда это не помогло, он, одолжив металлический крюк у товарища, со всего размаха ввозил острием промеж глаз.

Вытащив на берег тело большого мертвого дельфина, один из удальцов вспорол ему живот, наружу из белого мешочка вывалился детеныш дельфина, еще теплый, не успевший созреть для здорового выхода из материнского лона. Молодой человек срезал у младенца плавник, пнул ногой, словно проверяя – жив он или мертв. Крошечное создание, не ощутившее еще начало жизни, замерло, будто догадывалось, в какой жестокий мир его привела мать.