Вскоре дни стали короче, и, когда я входил к себе в номер, я видел жесткий, геометрически четкий, недолговечный и огненный диск солнца (похожий на чудотворный знак, на мистическое видение), он был словно рана в фиолетовом небе и клонился к морю прямо над линией горизонта, как заалтарный образ над главным алтарем, а тем временем разные части заката, выставленные в стеклах низких книжных шкафов красного дерева, бежавших вдоль стен — мысленно я сопоставлял их с чудесной картиной, из которой они были заимствованы — были подобны разным сценам, которые написал когда-то на церковной раке старинный живописец для религиозного братства, и теперь в музейном зале выставлены рядышком ее отдельные створки, которые только воображение посетителя вновь расставляет по местам над пределлами алтаря[249]. Несколько недель спустя, когда я вставал после моей сиесты, солнце уже успевало закатиться. Над морем, плотным, упругим, как говяжье заливное, протягивалась полоса красного неба, напоминавшего виденное мною в Комбре над холмом с распятием, когда я возвращался с прогулки и собирался до обеда заглянуть на кухню, а совсем немного времени погодя над морем, уже холодным и синим, как рыба лобан, небо становилось розовым, как семга, которую нам недавно подали в ресторане в Ривбеле, и от всего этого во мне рождалось радостное предвкушение того, как я буду одеваться к обеду. На море, у самого побережья, тянулись к небу дымы, возвышаясь один над другим, воздвигаясь ярус над ярусом, всё шире и шире — черные как сажа, но вместе с тем лоснящиеся, агатовые, тяжелые на вид; самые высокие, обвисая над своими расплывающимися стеблями, которые до сих пор их исправно держали, и теряя равновесие, казалось, вот-вот унесут всю эту конструкцию, вздымающуюся на полпути к небесам, и обрушат ее в море. От корабля, уходившего прочь, словно ночной странник, у меня возникало такое же впечатление, как в вагоне: будто меня освободили от обязанности спать и от заточения в спальне. Впрочем, я не чувствовал себя узником в своем номере, ведь через час я отсюда уйду и сяду в карету. Я бросался на постель, и меня со всех сторон окружали картины моря, словно я был на койке одного из судов, увиденных совсем близко, — судов, на которые я с изумлением смотрел ночами, когда они медленно продвигались в темноте, словно сумрачные, бесшумные, бессонные лебеди.