Под местным наркозом

— Дешевая отговорка, Филипп, недостойная вас…

— И что такое быть достойным, я тоже не знаю…

— По меньшей мере попытайтесь понять мир в его многообразии и противоречивости…

— Я ничего не хочу понять, поймите же меня! — (Вдруг он посуровел. Прямая складка прорезала лоб, никаких ямочек.) — Сам знаю, что все можно объяснить. Как у нас говорят? «Поскольку затронуты жизненные интересы американцев…»

(И тут я предпринял пошлую, заранее обреченную на провал попытку спустить все на тормозах.)

— Вот именно. К сожалению. Когда затрагивают интересы социалистических стран, то со всей строгостью…

(Его гнев медленно нарастал.)

— Знаю. Знаю. Все можно объяснить. Все можно понять. Раз они так, то и мы эдак. Да, это скверно, но чтобы воспрепятствовать самому скверному. За мир надо тоже платить. Нашу свободу нам никто не обеспечит задаром. Если мы сегодня уступим, то завтра настанет наша очередь. Читали: напалм предотвращает применение ядерного оружия. Локализация войны знаменует победу разума. Мой родитель говорит: если бы не было атомной бомбы и так далее, то давно разразилась бы третья мировая война. Он прав. Во всяком случае, и это можно доказать. Мы должны быть благодарными и писать стишки, которые окажут действие лишь послезавтра, если вообще окажут, если вообще окажут. Нет. Ничто не меняется. Людей медленно сжигают каждый божий день. Я сделаю это. Собака их проймет.

Веро Леванд прервала столь закономерно наступившую тишину:

— Фантастика, твои рассуждения, Филипп, — фантастика.

— Соплячка!

Я задержал левую руку Шербаума (только я мог себе это позволить) и отвел ее назад. Потом обратил внимание обоих на то, что школьный двор опустел, перемена кончилась. Они пошли, и уже через несколько шагов Филипп Шербаум обнял левой рукой Леванд. Я медленно побрел за ними, ощупывая языком десны, оба инородных тела.

У меня был пустой урок, поэтому я ввел в курс дела своего зубного врача. Он слушал, не выказывая нетерпения, захотел узнать подробности.

— Скажите, подружка вашего ученика дышит через рот?

С удивлением я подтвердил это и заговорил о полипах в носу. Однако, когда я хотел расширить свое сообщение, подведя под него теоретическую базу, он сухо прервал меня. Я сказал:

— Ну да, если удастся применить всеобъемлющий педагогический принцип…

— Мальчик нравится мне, — заявил он.

— Но он это сделает. Он это правда сделает.

— Весьма возможно.

— Как мне поступить? Будучи классным руководителем, я отвечаю.

— Вы слишком много думаете о себе. Не вы, а мальчик хочет это сделать.

— И мы должны ему помешать.

— Почему, собственно? — раздалось в телефонной трубке. — Что мы выиграем, если этого не произойдет?

— Они его убьют. Эти бабы из кафе Кемпинского заколют его вилочками для пирожных. Растопчут. А телевизионщики нацелят на него свои камеры и будут просить, чтобы им создали условия для работы. «Сохраняйте благоразумие. Подвиньтесь самую малость. Как мы можем дать объективный репортаж, если вы нам мешаете…» Уверяю вас, доктор: в наше время в часы пик на Курфюрстендамме, скажем на углу Иоахимсталер, вы можете распять Христа и поднять его распятого — люди всего-навсего поглазеют, щелкнут разок фотоаппаратом, если он будет при них, протолкнутся вперед, чтобы лучше разглядеть, порадуются хорошему месту, ведь как-никак это щекочет нервы. Но стоит тем же самым людям увидеть, что кто-то сжигает здесь, в Западном Берлине, собаку, да, собаку, как они начнут избивать этого человека, не остановятся до тех пор, пока он еще будет шевелиться, но и потом они не перестанут наносить удары.

(С Голгофой — это был мой коронный номер. Я позаимствовал его у Ирмгард Зайферт. «Поверьте мне, Эберхард, изо дня в день на каком-нибудь городском перекрестке распинают Христа, и прохожие глазеют, одобрительно кивая».)

Мой зубной врач был по-прежнему холоден. (Религиозные реминисценции пришлись ему не по душе.)

— Полагаю, ваш ученик знает, что его ждет при столь неумеренной любви к животным, какая существует у широких слоев населения.

— Тогда мне все же придется сообщить о нем.

— Могу понять, что вы обеспокоены тем, как бы не потерять свое место штудиенрата.

— Но что же я, по-вашему, должен?

— Позвоните мне еще раз в обеденное время. Понимаете, у меня идет прием. Мое дело не останавливается ни на минуту. Даже если земной шар вдруг перестанет вращаться, люди все равно будут приходить ко мне, жалуясь и крича от зубной боли…