«Новые необычайные истории» По в переводе Бодлера (1857, как и «Цветы Зла») открываются рассказом «Демон перверсии» («The Imp of the Perverse», 1845; у Бодлера – «Le Démon de la perversité»; канонический русский перевод «Бес противоречия»; о радикальных разночтениях в русском и французском переводах ключевого текста По см. Введение), а непосредственно за ним следует «Черный кот». Оба рассказа связаны общей идеей, которая обозначена как «демон перверсии» и привлекает самое острое внимание Бодлера.
История, рассказанная в «Демоне перверсии», вводится авторскими рассуждениями об одной курьезной особенности человеческой природы – склонности к поступкам вопреки разумному и должному, которую По называет perverse – перверсией. Хотя эта склонность относится к числу prima mobillia, то есть изначальных, врожденных свойств человеческой природы, ее упустили из виду и философы, и моралисты, и авторы новейших теорий, как, например, френология, – в силу ограниченности метода мышления по принципу абстрактной априорной индукции или «по чистой гордыне разума», сетует По. Аналогичные рассуждения повторяются и в «Черном коте», а Бодлер цитирует большой отрывок из них в первом из своих эссе о По (1852). Здесь «perversité» в тексте Бодлера переводится М. Квятковской как «потребность перечить»[698]. Но русские слова «потребность перечить», «противоречие» (в переводе В. Рогова), «извращенность» (у К. Бальмонта), «порочность» у других, взятые по отдельности и даже все вместе, не передают того значительно более широкого смысла, который присутствует в английском «perverse» и который Бодлер значительно усиливает, выбрав для перевода «perversité».
И По, и Бодлер многократно сопровождают слово «перверсия» рассуждениями, исключающими его узкое, однозначное понимание. У них обоих речь идет о некоем отклонении от того, что считается нормой, о неприятии всего более или менее жестко установленного, узаконенного, общепринятого. Перверсия – это род аномалии, закономерной в силу своей естественности, а дух современного мира (modernité, по Бодлеру) проявляется в учащении свидетельств такой аномалии. Странные персонажи По, как они видятся Бодлеру, – это не «чистый» вымысел, не плод прихотливой фантазии, а феномен современности. Позднее, в искусстве и литературе fin de siècle этот феномен кристаллизуется в виде «комплекса перверсии» или «мифологемы перверсии», как пишут исследователи французской литературы декаданса[699]. Здесь термин «perversité» используется во всей полноте смысла этого слова.
Ярким и многоплановым воплощением такого рода перверсии стал герой романа Ж.К. Гюисманса «Наоборот» (1884). В этом ключе понимает себя и сам Жан Дезэссент. Более того, он усматривает в литературном психологизме определенную тенденцию к усложнению, дающему возможность эстетически воплотить феномен «души в руинах», то есть утратившего цельность изломанного сознания. При этом для него особенно важно, что Бодлер стал едва ли не первым, кто уловил это явление и запечатлел его в поэзии. До Бодлера, рассуждает Дезэссент, «литература остановилась на понимании добра и зла, данном церковью, – на простом исследовании, на наблюдении ботаника за самым обычным цветком, который распускается в самых обычных условиях. Бодлер пошел намного дальше. Он спустился в бездну бездонного рудника, проник в штольни, брошенные или неведомые, достиг тех пределов души, где кроются чудовищные цветы ума»[700]. Эту же особенность аналитического проникновения в головокружительные глубины внутреннего мира человека поставил в заслугу Бодлеру и Поль Бурже, обозначив ее как отправную точку нового психологизма (в эссе о Бодлере 1881 г., включенном позднее в «Очерки современной психологии»).