Платье

Из груди несчастной рвутся рыдания. Изабель тут же вскакивает и встает между своим кошмарным мужем (хотя тот даже не подумал вставать) и этой несчастной, маленькой, беззащитной женщиной, которая еще несколько минут назад воплощала собой радость жизни, танцуя и распевая во все горло песни. Вот она уже стоит между жертвой и ее палачом, этим грязным мужланом. Как вообще можно было выйти замуж за человека, способного на такую гнусность? Хуже того, как можно было сотни раз укладываться с ним в постель? Это тело, которое он годами гадил и даже насиловал, хотя до сегодняшнего дня совершенно безотчетно для нее, она принесет в жертву ради защиты женщин, закрыв собой Соланж, по лицу которой ручьями катятся слезы. Это истерзанное тело еще найдет в себе силы принести себя в жертву. Во имя всех женщин на земле.

– Ты совсем болен, мой бедный Жан-Пьер!

В этот момент она окончательно решает, что больше не будет ничего ему спускать. Страх должен переметнуться в другой лагерь. Это дело решенное. Процесс пошел, и она доведет его до логического конца!

Дав отпор варвару, она поворачивается к комку ран, унижений и слез. Потом помогает Соланж встать, обнимает за талию и уводит подальше от угрожающей ей опасности.

– Пойдем, моя дорогая…

Вдохновленные столь необходимой им женской солидарностью, дамы идут по гостиной, прижимаясь друг к дружке, и скрываются в ванной.

Жан-Пьер с Полем теперь остаются одни – в окружении гробового молчания. И хотя сидят лицом к лицу, один на диване, другой в кресле, не осмеливаются даже поднять глаза и обменяться взглядами. На журнальном столике между ними все так же стоит нераскупоренная бутылка «Кондриё».

Молчание надо прекратить.

А бутылку открыть.

21 час 09 минут

Мужчины совершенно не умеют друг с другом говорить. А когда все же говорят, ровным счетом ничего не сообщают. С их губ слетают одни лишь банальности. В лучшем случае за их пустопорожними фразами скрываются напыщенные речи мелких, ничтожных хвастунов. Словесный понос бедолаг, изо всех сил убеждающих себя в своем явном превосходстве. В их беседах никогда нет солидарности и соучастия, лишь видимость оных. Мужчины друг другу не помогают. Некоторые из них выдвигают в свою защиту скрытую чувственность, другие стыдливость. Вздор! Покончить со своим бедственным положением, приложив для этого титанические усилия, могут только те, кто не стыдится и не скрывает свою подлинную натуру.

Выбраться из этой крысиной норы один из двоих самцов может только благодаря вызванной молчанием неловкости. Нет, он не смелее другого, просто не так труслив и упорно отказывается подыхать. Потому что все еще претендует на жизнь. Хотя бы самую малость. И ради этого готов на любые компромиссы. Вот она, дилемма современных мужчин – умереть или жить, идя на компромиссы.

– Что на тебя нашло, ЖеПе? Спятил, что ли?

– Видимо, да…

– Ты сам-то видел, как говорил с Соланж? Не с кем-то, а с моей Соланж!

– С «твоей Соланж»… Десять минут назад эта твоя Соланж орала дурниной песню Джинн Мас, как настоящая истеричка.

– Ну и что? Это дает тебе право обзывать ее всякими обидными словами? Да и потом, ты что же, имеешь что-то против Джинн Мас?

– Ничего я против нее не имею, чихать я хотел на Джинн Мас.

– Значит, ты имеешь что-то против Соланж?

– Ничуть.

– Тогда в чем дело?

На адреналине гнева Жан-Пьер почти забыл об усталости. Но секунду назад она напомнила о себе, с силой саданув по затылку, и стала расползаться по телу, сковывая все члены.

– Да ни в чем… Что ты от меня хочешь, Поль? Чтобы я перед тобой извинился? Ладно, прости. Теперь доволен?

– Прощения тебе надо просить не у меня, а у нее.

– Прости! – кричит Жан-Пьер в сторону ванной, впрочем, без особой убежденности и не зная, услышат ли его посыл.

Агент фиска выпячивает грудь и краснеет от удовольствия. Вокруг его черепушки тут же вырастает готовый лавровый венок. У его ног только что сложил оружие Верцингеториг. Поль видится себе Цезарем. Что делать с большим пальцем руки – поднять вверх или опустить вниз? Им завладело ощущение власти, наделяющей правом казнить и миловать того, кто считал себя самым сильным. Видя, что самец-конкурент повержен, он тихо смеется. Зверь повалился на бок. Жан-Пьер поиграл мускулами, выпустил когти, но в конечном итоге съежился в комок в кресле. И если бы не был таким мерзавцем, Поль бы над ним сжалился. Но он мерзавец. Теперь это ему доподлинно известно, хотя до этого его долго терзали сомнения.

Как-то раз, повесив после разговора с Изабель трубку, Соланж повернулась к мужу и сказала: «Бедная Иза, ЖеПе относится к ней все ужаснее и ужаснее… Да, не везет ей. Он стар как телом, так и душой». На что Поль с выражением отвращения на лице ответил: «Стар, говоришь… Козел он. Старый козел. Старый козел, да к тому же еще и домостроевский мракобес».