Платье

– Даже если я скажу по-другому, это все равно ничего не изменит! А будет надо, стану повторять на всех языках! А если что-то и недопустимо, так это заставлять меня снять штаны и напялить юбку!

– Это не юбка, а платье…

– Юбка, платье, набедренная повязка, бубу[12] – называй как хочешь, мне все равно!

– Ты же не африканец, Жан-Пьер, а раз так, то мне непонятно, почему тебе хочется носить бубу. Это культурная апроприация[13], она недопустима, так что избавь меня от этого!

– Культурная… что?..

– Культурная апроприация!

– Бедная моя Изабель, ты действительно тронулась умом… Окончательно и бесповоротно! Да включи ты логику! Если я не имею права надеть бубу только потому, что не африканец, то почему мне обязательно носить платье, не будучи женщиной?

– Не вижу связи. И не понимаю, с какой стати принадлежность к мужскому полу мешает тебе носить платья. Это не я, Жан-Пьер, сошла с ума, а ты… Ты!

– Да пойми ты – мужчины никогда не носят платьев! Ты слышишь меня, Изабель? Мужчины не-но-сят-плать-ев!

Последние слова он отчетливо произнес по слогам, будто обращаясь к глухому, ребенку или умственно отсталому. А то и ко всем троим вместе.

– Ложь!

Жан-Пьер сует в рот кулак, закусывает его зубами, разворачивается и уходит.

– Боже праведный! Я ее прибью, эту скотину!

Теперь уже Изабель идет за мужем, хватает за руку и поворачивает к себе лицом. Чтобы он хотя бы раз внял голосу рассудка.

– А теперь слушай меня, Жан-Пьер, только слушай внимательно. Ты не можешь не знать, что по нашим временам в платьях ходит великое множество мужчин.

– У Мишу – вполне возможно, но больше нигде!

– У кого?

– Давай-давай, делай вид, что впервые об этом слышишь. Кроме как у Мишу, мужчины платьев не носят! Ты видела, чтобы они в них фланировали по улицам?

– Конечно видела.

– Чушь! Некоторые пользуются кремами, а порой и парфюмерией, есть даже пижоны, не чурающиеся эпиляции, но платьев парни в жизни не носят!

Изабель качает головой. Ей тоскливо. Но что еще хуже, ее поглотило отчаяние.

20 часов 41 минута

Устроившись в углу, Изабель, не говоря ни слова, читает меню японского ресторана. А когда переходит от «Желтых калифорнийских овощей» к «Весеннему тофу татаки», поднимает голову и самым что ни на есть ровным тоном говорит:

– Знаешь, Жан-Пьер, у меня такое ощущение, будто ты двадцать лет пролежал в коме и вдруг пришел в себя. Я никак не могла набраться смелости тебе это сказать, но тебе обязательно надо сделать томографию.

Ох уж это ее навязчивое стремление видеть в нем больного. Какое им вообще до этого дело, а? Изабель, Дешанелю… даже Элоди, которая, приезжая к родителям, не устает выдавать рекомендации по поводу его образа жизни. «Пап, ты слишком много пьешь». «Пап, ты слишком много ешь». «Пап, тебе надо купить велотренажер». Что ему вообще делать с этим инструментом пыток? Его собственный отец хоть раз седлал такую адскую машину? Да ни в жизнь! Что совершенно не помешало ему почить достойной смертью в весьма почтенном возрасте. Когда он предъявляет Элоди этот контраргумент, она в ответ без конца талдычит, что мир изменился.

– Насколько мне известно, Земля все такая же круглая.

– Ага, только вы, бумеры, – ведущие эгоистичный образ жизни и поглощающие мясо на завтрак, обед и ужин – ее (Элоди) вот-вот уничтожите.

Ну вот, началось, теперь она прочтет ему экологическую проповедь. Этот ничтожный козлина Жюльен, надо полагать, в конце концов все же подчинил ее своему влиянию. До такой степени, что Жан-Пьер уже чуть ли не сомневается в том, что сам ее воспитал.

Как-то раз Элоди заехала к ним на сутки в Париж, и он, как в старые добрые времена, когда Изабель не было дома и они с дочерью оставались одни, решил посмотреть вместе фильм с его любимым, почитаемым издавна актером Жан-Полем Бельмондо. Когда-то ему очень хотелось привить ребенку свою радость и страсть к этому человеку, которого вся нация знала как Бебеля. И в те времена это работало! В возрасте шести-семи лет Элоди закатывалась хохотом от проделок «Великолепного», безудержно хлопала в ладоши от «Игры в четыре руки» и восторгалась тумаками, которыми он награждал «плохих парней» в «Асе из асов».

В тот вечер Жан-Пьер вставил в ДВД-плеер диск с «Профессионалом», не дожидаясь одобрения дочери, теперь уже совсем большой, которая половину фильма сидела в своем смартфоне, а вторую донимала его своим пыхтеньем. И вела себя явно совсем не так, как раньше.

– В чем дело? Он что, тебе больше не нравится?

– Мне больше не интересно смотреть на типа, который пачками таскает девушек в постель и всё время избивает всяких бедолаг.

– Но в детстве ты…

– Не говоря уже об истории, когда твой Бельмондо (теперь он был уже не их, как раньше, а только его) заявил африканскому президенту, что тот вопреки всеобщему мнению совсем не хитер, как обезьяна[14]. Это гнусно, папа. И переходит все границы.

– Да там ничего такого нет, самый обычный юмор…

– Не смешно!

– Да и потом, его фразу следует рассматривать в контексте…

– Нет там ни юмора, ни контекста! Я тебе тысячу раз говорила: мир изменился. Проснись, пап! Сколько уже можно спать?