Платье

Может, напомнить ему, что у них есть Элоди? А то такое ощущение, будто он все забыл. Что-то вроде амнезии. Забыл, что давно стал отцом, что слово «травести» давным-давно вышло из употребления, что игра в четыре лошадки заняла место на антикварной полке… И забыл, что мужчины ходят в платьях…

– В любом случае ты можешь быть спокоен, Виктуар этим вечером с родителями к нам не придет.

– Так ее зовут Виктуар?

– Да. С самого рождения.

– Называть ребенка Виктуар[11], когда у тебя на морде написано «лузер», это, знаешь, нечто…

А вот злость он ничуть не забыл.

– Какая же ты гнусь!

– Нет, ты признай – когда Поль с Соланж думали, как назвать свою девочку, их явно подвел нюх! Она же просто ужас.

– Неправда, очень даже славная девочка.

– Славная? Это с весом-то в две тонны!

Изабель опять испепеляет его взглядом, от гнева у нее чуть больше темнеют глаза.

– Немедленно забери обратно свои слова! Я запрещаю говорить тебе о том, сколько весит Виктуар! И фэтфобии под крышей моего дома не потерплю!

– Вообще-то, так на минуточку, это и мой дом…

– Заткнись! – грубо перебивает его она. – К тому же Соланж и Поль не могли заранее знать, что…

– Ну что же ты, продолжай…

– Что их дочь будет…

– Толстухой!

– Я велела тебе заткнуться! Нас могут услышать…

И она его еще параноиком называет! Надо же, скажите на милость. В квартире, кроме них, больше никого нет, и Жан-Пьер с трудом может представить, чтобы их подслушивал у двери сосед напротив. Да и Ассоциация тучных людей Франции вряд ли насажала у них дома жучков. Поэтому он в упор не видит причин останавливаться на таком сладостном пути. Это его дом. И пока ему не докажут обратного, он будет говорить и делать здесь все, что захочет.

– Я, кстати, не только о теле… Там и рожа будь здоров. Глянь на Поля с Соланж и сразу поймешь, что предпосылки у них были самые неблагоприятные. Ни ему, ни ей призов на конкурсах красоты точно не брать. Они в зеркало на себя хоть раз смотрели? И поскольку генетика в принципе никогда не врет, им следовало бы от этого воздержаться.

– Прошу тебя, оставь при себе свои нелестные замечания! И потом, как ни крути, Виктуар девятнадцать лет, так что менять имя уже поздновато.

– Если хочешь знать мое мнение…

– На кой оно мне сдалось!

– Ну так вот, если хочешь знать мое мнение, Полю и Соланж лучше вообще было ее не рожать. Когда у тебя нет средств для реализации амбиций, сиди и не рыпайся. А когда руки не оттуда растут, не пытайся вязать крючком.

– Какой же ты мерзавец!

– Никакой я не мерзавец, просто здравомыслящий реалист.

Изабель могла бы тут же разразиться слезами. Прямо сейчас. От злости и тоски. Что же случилось с ее мужем?

Хлюпать носом на глазах этого мужчины, который не только ей незнаком, но и внушает отвращение, а потом стенать на судьбу. Такого она точно не заслужила. Жан-Пьер хорошо видит, что глаза жены заволакивает пелена черного тумана. Но погружаться в такое состояние у нее нет никаких причин. Виктуар уродливая толстуха, только и всего!

Изабель так хочется, чтобы он ее утешил, обнял, извинился за все зло, которое причинил не только ей, но и всему человечеству. Но нет, он как приклеился к дивану, так там и сидит. А раз так, то ей самой, как это часто бывает, придется сделать над собой усилие и попытаться его спасти. Она опускается перед ним на колени и берет за руки.

– Жан-Пьер?

– Что?

– Ты можешь мне объяснить?

– Что именно?

– Почему ты такой?

– Какой «такой»?

– Почему ты такой, как есть? Зачем устроил мне сцену?

– Ага! Так это я, оказывается, устроил тебе сцену?

– Я больше не хочу с тобой спорить. Просто пытаюсь понять…

– Понять? Но что?

– Зачем тебе вообще понадобилась вся эта история?

– Какая еще история?

– А такая… Тебе все не так… То имя Виктуар не нравится, то ты не хочешь ехать в Ла Бурбуль, то отказываешься заниматься сверкой налогов, то злишься, что к нам на ужин придут Поль и Соланж… Тебе не угодишь! Даже платье, и то не в радость. Ты хоть понимаешь, что делаешь? Это же самое обычное платье.

Жан-Пьер высвобождает ладони. Жена по-прежнему стоит на коленях, хотя в этом больше нет никакого толку, потому как он уже спрыгнул с дивана.

– В конце концов, это всё полное дерьмо!

Изабель встает. Ее без остатка поглотило отчаяние. Она перепробовала все. Все, что только было можно.

– Прошу тебя, прекрати говорить гадости…

– Гадости? А пытаться переодеть меня в бабу – это, по-твоему, не гадость?

Через какую-то четверть секунды правая ладонь Изабель влетает в щеку Жан-Пьера.

– Я тебя предупреждала, – решительно говорит она.

Муж стоит смирно, отвесив челюсть.

20 часов 39 минут

Голова Жан-Пьера дернулась влево и вернулась обратно, остальное тело не сдвинулось с места. Несмотря на силу затрещины, в следующее мгновение его лицо застыло в изумленной гримасе. Это длится всего две-три секунды, но наблюдателю, понимающему кое-что в жизни и оплеухах, кажется целой вечностью.

Оцепенение сменяется ужасом, ужас – неистовой злобой.

– Ты совсем свихнулась!

– Я тебя предупреждала! В этом доме чтобы никаких «баб»! Это недопустимо, понятно тебе? Недопустимо!