Письма незнакомке

– Верно, но почему?… Во время войны его поддержало правительство, и все благодаря его второму зятю, Морису де Тианжу, который был депутатом. А уж после войны… Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, что ему помог ваш дед. На это он и рассчитывал… Ах, снова этот божественный аромат… Видимо, до дома рукой подать… Остановитесь на минутку, Антуан, я запыхалась.

– Это оттого, что вы говорили, поднимаясь в гору.

– Дотроньтесь до того места, где у меня сердце, Антуан… Оно бьется, как сумасшедшее… Вот платок, вытрите губы… Женщины – жуткие создания, тотчас обнаруживают следы губной помады… Нет, не своим платком! Узнается… Будь вы менее образцовым супругом, вы бы давно знали такие вещи… И отряхните пудру с левого плеча… Вот так… Теперь мы достойны того, чтобы выйти на свет.

Несколько минут спустя дамы нежно простились друг с другом, и гости уехали.

Фиалки по средам [39]

– Останьтесь, Женни!

Пока длился ленч, Женни Сорбье притягивала к себе всеобщее внимание и была неподражаема. Да и могло ли быть иначе при ее актерском таланте и сочинительском даре? Она делилась забавными случаями из жизни с неистощимым вдохновением рассказчицы. Очарованных ею сотрапезников Леона Лорана не отпускало ощущение, что они переживают неподвластное времени чарующее мгновение.

– Мне надо идти, уже почти четыре, а нынче среда… Вы же знаете, Леон, это день, когда я ношу фиалки своему поклоннику.

– Какая жалость! – воскликнул он звучным голосом, принесшим ему славу на сцене. – Но, зная ваше постоянство… не смею настаивать.

Женни расцеловалась на прощание с дамами, подставила щеку для мужских поцелуев и ушла. Стоило ей выйти, как зазвучал хор хвалебных отзывов в ее адрес:

– Поистине необыкновенная личность! Сколько ей лет, Леон?

– Под восемьдесят. Когда в детстве мама водила меня на классические утренники в «Комеди Франсез», Женни уже блистала в роли Селимены[40]. А я ведь далеко не мальчик.

– Гений – понятие вневременное, – изрекла Клер Менетрие. – А что это за история с фиалками?

– Да это прямо-таки небольшой роман, о котором она мне однажды поведала… и который так и остался ненаписанным… Но после нее я вряд ли отважусь на роль рассказчика. Сравнение было бы не в мою пользу.

– Верно, сравнение действительно вещь опасная. Но мы ваши гости, вы обязаны нас развлекать и заменить Женни, поскольку она нас покинула.

– Хорошо! Попробую рассказать вам историю фиалок по средам. Боюсь, как бы она не показалась в наше время слишком сентиментальной…

– Начинайте! – подбодрил его Бертран Шмит. – Наше время жаждет чувств. Оно лишь прикидывается циничным, для того чтобы замаскировать тоску по чему-то настоящему.

– Вы так считаете? Что ж!.. Придется утолить эту жажду… Вы все, здесь собравшиеся, слишком молоды, чтобы помнить о том, какой блистательной красотой на протяжении долгого времени отличалась Женни. Рыжие волосы, лежащие на великолепных плечах, долгие, словно из-под ресниц бросаемые взоры, резкий, грубоватый голос с внезапными нотками чувственности – все это еще больше подчеркивало ее яркую надменную красоту.

– Неплохая тирада, Леон.

– Да, но этой тираде уже дай Бог сколько лет… И все же спасибо… Своей первой премии она удостоилась по окончании консерватории году этак в тысяча восемьсот девяносто пятом и тотчас получила ангажемент в «Комеди Франсез». Однако мне, увы, по собственному опыту известно, насколько непросто принадлежать этому прославленному сообществу. Репертуарные роли разобраны штатными актерами, которые ревниво оберегают их от любых посягательств. Самая ослепительная актриса может прождать целых десять лет, играя роли субреток, прежде чем ей доверят главную роль в пьесе Мариво или Мольера. Женни, та еще кокетка, наталкивалась на несгибаемую волю тамошних примадонн. Любая другая смирилась бы с тем, что приходится топтаться на месте, или же года через два сбежала бы в один из бульварных театров. Но не такова наша Женни. Она ввязалась в битву, поставив на успех все, чем обладала: талант, образованность, обаяние, роскошные волосы.

Довольно быстро она пробилась в число ведущих актрис театра. Директор-распорядитель на нее буквально молился. Авторы пьес требовали, чтобы именно она исполняла сложные роли, поскольку, по их словам, она одна могла сыграть их так, чтобы публика поняла и приняла героинь их творений. Критики с невероятным постоянством пели ей дифирамбы. Сам внушающий ужас Сарсе писал: «Ее внешность и голос способны обворожить даже крокодила».