Письма незнакомке

Мой отец, знававший ее в ту пору, поведал мне, что она с величайшей любовью относилась к своему ремеслу, с большим умом рассуждала о нем и стремилась неустанно совершенствовать актерское мастерство. Театр тех лет склонялся к довольно-таки наивному реализму. Если Женни предстояло по пьесе, уж не помню, какой именно, умереть отравленной, она отправлялась в больницу изучать поведение отравленного человека. А вот проявление чувств она изучала, согласуясь с собственным опытом. Когда дело касалось работы, она выказывала полное отсутствие щепетильности, следуя примеру Бальзака, описывавшего в том или ином романе собственные страсти или чувства своей возлюбленной.

Можете себе представить, каким успехом пользовалась очаровательная двадцатидвухлетняя девушка, к тому же внезапно оказавшаяся на подступах к славе. Кто только не увивался за ней: и приятели, и актеры, и банкиры. Она же отдала предпочтение банкиру Анри Сталю. Не потому, что он был богат. Она жила со своим семейством и мало в чем нуждалась. А потому, что он тоже обладал неотразимым шармом, а главное – предлагал ей руку и сердце… Брак этот три года откладывался из-за сопротивления со стороны родных Сталя, но в конце концов был заключен, однако продлился недолго – независимая Женни не смогла приноровиться к жестким правилам супружеской жизни. Но это уже другая история. Вернемся к «Комеди Франсез», дебюту нашей подруги и… к фиалкам.

Вообразите себе артистическую гостиную… Вечер, дают «Багдадскую принцессу» по пьесе Дюма-сына. Пьеса эта не лишена недостатков, и даже у меня, восторгающегося тем, как крепко сбиты «Полусвет», «Друг женщин», «Франсийон», чересчур экспрессивные «Незнакомка» и «Принцесса» вызывают улыбку. Но все, кто видел в этой пьесе Женни, высказывали единодушное мнение, что она сделала образ своей героини удивительно правдоподобным. Мы с ней частенько говорили об этом. Поразительное дело, она верила в то, что играла. «В этом возрасте, – призналась она мне, – я совершенно естественно мыслила как героиня Дюма-сына, и мне казалось странным играть при свете рампы то, что происходило у меня внутри, в самых потаенных уголках моего сознания». К тому же в этой роли она могла щегольнуть распущенными по обнаженным плечам волосами. Словом, в этой роли ей не было равных.

Так вот, антракт, артистическая гостиная, куда после овации вбегает Женни. Ее окружают. Она садится на банкетку рядом с Анри Сталем и со счастливым оживлением победительницы возбужденно говорит ему:

– О, Анри, милый… Вот я и выкарабкалась! Могу дышать… Вы видели, что со мной было три дня назад? Я дошла до точки… Уф! Дальше уж было некуда, разве что пойти ко дну. Я задыхалась… А нынче вечером… Оп! Рывок – и я выныриваю на поверхность!.. Анри, а если я пойду ко дну в последнем акте, если не смогу доплыть? Ах, Боже мой, Боже мой!

Появляется капельдинер и вручает ей цветы.

– От кого?… А, от Сен-Лу… Ваш соперник, Анри… Отнесите в мою уборную.

– Вам еще письмо, мадемуазель. – Капельдинер протягивает ей конверт.

– Это от одного лицеиста, – распечатав послание и засмеявшись, говорит она. – Он сообщает, что они в своем заведении основали клуб Женни.

– Да весь Жокей-клуб можно назвать клубом Женни, – отзывается Сталь.

– Лицеисты мне как-то больше по душе, – парирует она. – Этот, к примеру, заканчивает послание стихами… Послушайте, дорогой:

Простите неумелые и рифмы, и стихи
Во имя моей искренней и преданной любви.
А главное, прошу о том молчать,
Иначе вызнает директор, и мне несдобровать.

– Ну разве не прелесть?

– И что же, вы станете отвечать?

– Нет, конечно! Таких посланий я получаю по десяти на день. Если на все отвечать, пропадешь… Но это внушает мне уверенность в себе… Шестнадцатилетние почитатели еще долго будут мне верны.

– Не уверен… В тридцать они станут нотариусами.

– Но почему бы и нотариусам не оставаться моими поклонниками?

– Вам еще кое-что передали, мадемуазель. – Капельдинер протянул Женни дешевенький букетик фиалок.

– О, как это мило! Взгляните, Анри… А нет ли визитной карточки?

– Нет, мадемуазель… Швейцар сказал, что цветы оставил студент Высшей политехнической школы, о чем он догадался по его форменной одежде.

– Мои комплименты, дорогая, – произнес Анри Сталь. – Тронуть сердца этих иксов[41] не так-то легко.

Женни вдохнула аромат фиалок:

– Как дивно пахнут… Это единственные подношения, доставляющие мне удовольствие… Я не выношу публику зрелого возраста, глупую, самодовольную, которая в полночь приходит посмотреть, как я умираю, точно так же, как в полдень заявляется в Пале-Рояль послушать, как стреляют из пушки.

– Зрители – садисты, – подтвердил Сталь. – И всегда такими были… Взять хотя бы игрища в древнеримских цирках… Какой успех ждал бы актрису, вздумавшую проглотить сотню швейных иголок!

– А та, что проглотила бы швейную машинку, сразу бы взлетела на Олимп, – засмеявшись, подхватила Женни.

В эту минуту послышалось: «Начинаем второе действие!»