Письма незнакомке

– Ну что ж, – поднялась она. – До скорого! Пойду проглочу сотню иголок.

Так, согласно рассказу Женни, началась эта история.

В следующую среду, во время последнего антракта улыбающийся капельдинер снова принес Женни букетик фиалок.

– Надо же, неужели снова мой студент?

– Да, мадемуазель.

– А каков он из себя?

– Не знаю, мадемуазель. Может, поинтересоваться у швейцара?

– Нет, это ни к чему.

На следующей неделе она не была занята в среду в спектакле, но когда в четверг явилась на репетицию, букет фиалок, на этот раз слегка увядших, дожидался ее в уборной. Уходя, она остановилась возле каморки швейцара.

– Бернар, а что, фиалки мне приносит один и тот же молодой человек?

– Да, мадемуазель… В третий раз.

– Каков он, этот студент?

– Славный такой… Даже очень… Тощий, впалые щеки, усталые глаза. Темные усики. Пенсне… и шпага на боку… вместе смешно смотрятся. Право, мадемуазель, у него такой влюбленный вид. Всякий раз, протягивая мне букет со словами «для мадемуазель Женни Сорбье», он краснеет…

– Почему же он всегда приходит по средам?

– Разве мадемуазель не знает?… В Политехнической школе в среду нет занятий. Оттого по средам партер и галерка полны студентами… И каждый приходит со своей девушкой.

– Мой тоже с девушкой?

– Да, но только это его сестра… Они поразительно похожи…

– Бедный мальчик! Будь я смелее, Бернар, то попросила бы вас пропустить его разок за кулисы, чтобы он мог самолично преподнести мне фиалки.

– А вот этого я вам делать не советую, мадемуазель… Эти театральные воздыхатели безопасны, пока их не замечаешь. Издали, из зала любуются актрисами, и с них этого довольно… Но стоит выказать им малейший знак внимания, от них уже не отвяжешься, они становятся невыносимыми… Дай им палец – они попросят ручку… Дай им ручку – попросят взять под локоток… Вы вот смеетесь, мадемуазель, а я по опыту знаю… Вот уже двадцать лет, как я на этом месте. Уж довелось повидать влюбленных – и девушек, и молодых людей… И пожилых господ… Цветы там, записки – это я всегда принимал, но позволять подняться наверх – извините!

– Вы правы, Бернар… Будем бесчувственны, осторожны и жестоки.

– Это не жестокость, мадемуазель, а благоразумие.

Прошло несколько недель. Каждую среду Женни получала свой скромный букетик. В театре уже знали об этом. Одна ее приятельница из актрис как-то сказала Женни:

– Видела я его, твоего студента… Очаровательный и такой романтичный на вид. Просто создан, чтобы сыграть в «С любовью не шутят» или в «Подсвечнике».

– А как ты поняла, что это он?

– Да я случайно оказалась рядом с каморкой швейцара, когда он пришел с цветами и робко попросил: «Передайте мадемуазель Сорбье, пожалуйста…» Это было очень трогательно. По нему видно, что он очень тонкий и умный, боится показаться смешным, но все же не в силах скрыть волнение… На мгновение я даже пожалела, что он приходит не ко мне, уж я бы его отблагодарила, утешила… Заметь, он ни о чем не просил, даже увидеть тебя не пытался… Но будь я на твоем месте…

– Ты бы пригласила его?

– Да, на минутку… Вот уже несколько недель, как это продолжается. Скоро гастроли. Ты уедешь… Никакого риска, что он станет досаждать…

– Ты права, – молвила Женни. – Безумие пренебрегать поклонниками тогда, когда они многочисленны и молоды, чтобы потом, тридцать лет спустя, когда их ряды поредеют, бегать за ними, уже лысыми.

В тот вечер, выходя из театра, она попросила швейцара:

– Бернар, в следующую среду, когда студент придет со своими фиалками, велите ему подняться и вручить их мне после третьего акта… Я играю в «Мизантропе». В этом спектакле я ни разу не переодеваюсь. Я поднимусь в свою уборную и там приму его… Нет! Я буду ждать его в коридоре, у лестницы… Или лучше в артистической гостиной.

– Хорошо… Мадемуазель не боится?…

– А чего бояться? Через десять дней я уезжаю в турне, молодой человек тоже не волен собой распоряжаться.

– Очень хорошо, мадемуазель… То, что я вам говорил…

В следующую среду Женни, испытывая горячее желание понравиться, невольно играла Селимену для незнакомца. В антракте испытывала чуть ли не нетерпение. Войдя в артистическую гостиную, она принялась ждать. Вокруг нее сновали театральные завсегдатаи. Директор-распорядитель беседовал с Бланш Пьерсон, которую считали соперницей Женни. Но черной с золотом униформы так и не появилось. Нервничая, она нетерпеливо бросилась к капельдинеру.

– Никто меня не спрашивал?

– Нет, мадемуазель.

– Нынче среда, а я не получила своих фиалок. Может, Бернар забыл прислать их наверх?… Или произошло какое-то недоразумение?

– Недоразумение, мадемуазель?… Какое недоразумение? Хотите, чтобы я сходил к швейцару?

– Да, будьте добры… Или нет, не надо! Я увижу Бернара после спектакля.

Она стала смешна самой себе: «Ну что мы за странные животные! Полгода я едва ли замечала робкую почтительность этого юноши, и вдруг, стоило мне не получить в очередной раз привычной дозы поклонения, я впадаю в беспокойство, словно жду не дождусь любовника… Ах, Селимена, как же ты будешь сожалеть об Альцесте, когда он в большом горе покинет тебя!»

После спектакля она заглянула к швейцару: