Первая печать

Теперь летим в Ребассо: говорят, там есть приют для сирот, где во время последней эпидемии синей чумы не погиб вообще никто, хотя двери приюта были распахнуты для всех, кто нуждался в помощи. Путь неблизкий, и ходят слухи, что над Нувиольским хребтом орудуют воздушные пираты – говорят, их главарь очень жесток, не чурается убивать женщин и детей. Ну, про пиратов всегда так говорят, а мне уже случалось с ними сталкиваться – и я не расстался с жизнью. Приятного в этом мало, но и верить слухам не стоит.

[приписано тем же почерком, другими чернилами, торопливо]

И все-таки стоит признаться: у меня не идут из головы рассказы про этого Т. Молва превратила его в настоящего зверя в человеческом обличье. Если нам не повезет… если хоть часть слухов – правда… если придется выбирать ********** ***********************

Нет.

Все равно не отступлю.

[часть листа оборвана]

– Я хочу ее выдернуть как гнилой зуб, – тихо говорит грешник, стоя у пустого окна гостиной.

– Что?.. – машинально переспрашивает Ванда, а потом до нее с опозданием доходит смысл сказанного.

Точнее, его отсутствие.

После утренней катастрофы каждый островитянин оказался предоставлен самому себе, и для Ванды минувшие часы окутаны туманом, сквозь который едва проглядывают относительно четкие и понятные фрагменты. Мальчики какое-то время бродили по осколкам движительных панелей и оконных стекол, между уцелевшими участками сотворенной Парцеллом печати – а это ведь была печать, как же иначе? Кто-то предложил убрать мусор; грешник велел ничего не трогать. Возражений не было.

Потом Ванда вместе с… кажется, Толстяком и Котенком… а может, с ними был еще кто-то, но точно не Северо… поднялись на первый этаж дома. Мир сделался черно-белым и неуютным, как будто остров пытался выпихнуть из своего клочка пространства-времени людей, выживших лишь по недоразумению. Часы в гостиной остановились.

В кухне они что-то съели. Что-то выпили. Потом что-то друг другу сказали.

И вот теперь она стоит в гостиной и смотрит грешнику в спину.

– Собери, пожалуйста, всех в этой комнате как можно быстрее, – говорит он мягким голосом, продолжая смотреть в окно. – Мне в голову пришла одна идея, ее необходимо проверить – и на этот раз понадобится участие каждого из живущих на этом острове.

– Хорошо… – говорит Ванда, не скрывая растерянности. – Я разыщу мальчиков.

– Не только мальчиков. – Вот теперь Парцелл поворачивается и смотрит на нее. Кажется, она наконец-то научилась угадывать направление слепого золотого взгляда и даже ощущает его зрачки. – Мне нужны все. Иголка тоже. И притащите сюда… Типперена. Вы же справитесь?

Ей сразу хочется огрызнуться, уязвить его – мог бы и помочь! Но похоже, что случившееся в движительной и после, на посадочной площадке, оказалось для их гостя куда более серьезным испытанием, чем ее отравленный чай. Он двигается с трудом, словно тащит тяжкий груз, причем уже очень-очень давно… Ванда это заметила сразу после катастрофы и теперь с внутренним содроганием приходит к выводу, что грешник выглядит изможденным и балансирующим на грани обморока. Его движения скупы, как у человека, который страдает от сильного головокружения при любом неосторожном шаге или резком повороте.

С мальчиками все просто: она находит их, каждого в любимом углу, и, не тратя времени на объяснения, велит вытащить Типперена из чулана – они его туда засунули, заменив путы Парцелла на обычные крепкие веревки и кляп, – и поволочь в гостиную, к грешнику. Задача странная, но простая, и они должны справиться с ней все вместе, вшесте…

Ну да, они справятся.

С Иголкой сложнее. Все известные Ванде местечки оказываются пустыми: и закуток под балконом, и трещина в мощном стволе вяза, и сарайчик возле цистерны. В конце концов недалеко от сарая она и находит девчонку – на своей излюбленной скамейке. Иголка сидит обнимая руками колени, смотрит в пустоту, и по ее щекам струятся слезы. Воротник потрепанного платья и его нагрудная часть потемнели от влаги.

Если бы Ванда сейчас увидела Иголку впервые, ничего про нее не зная, она бы ни за что не подумала, что у этой бедняжки не все дома, что она даже собственное имя не в силах произнести… А узнают ли они это имя до того, как все будет кончено?