Первая печать

– Так расскажи, – просит Парцелл и горько улыбается. – Если ты на самом деле хоть что-то помнишь, конечно.

Взвизгнув и выпалив какое-то невразумительное ругательство, Котенок бросается к Ванде, обнимает ее за ноги.

Северо лишь теперь замечает, какое у нее бледное лицо.

– Полотенце, – тихо говорит она, не сводя глаз со стула, на котором до недавнего времени сидел грешник. – Посмотрите на полотенце.

Северо и остальные смотрят и видят цветы, которые кажутся ярче обычного – словно кто-то брызнул голубой краской на серый холст. От растерянности Северо с силой проводит рукой по лицу, глазам от этого движения делается больно – и он видит искры, которые превращаются в знакомые узоры, ползающие по стенам. На этот раз преобладают обрывки предложений на незнакомом языке, рисунков почти нет.

– Ты, – внезапно говорит Парцелл и поворачивается к нему. – Ты.

От единственного слова Северо вздрагивает как от пощечины.

– Кто ты такой?

– Я… – В горле пересохло, язык не слушается. – Я… жил в илинитской обители… Я сказал правду…

– Но не всю. Кто ты такой? Почему тебя отправили в горы? Что ты сделал?

Воспоминания снова набрасываются из тьмы минувших лет. Слова на столе в трапезной, слова на стене сарая, слова, слова, слова… Он так и не понял их смысла – точнее, почувствовал этот смысл, но не смог впустить его в свое сознание. И все же наблюдать за ними было так интересно, что однажды Северо не сумел скрыть от окружающих, чем он занят.

«…еретики и отщепенцы вроде тебя! Из-за таких, как ты, разрушился старый мир! Будешь служить до последнего вздоха и все равно не отработаешь даже сотой доли того, что…»

– Я… я видел знаки повсюду… Я не знал, что это те самые знаки, которые запретил пророк Илин…

– Тебе объяснили. Тебе сказали, кто ты на самом деле: печатник. Один из тех, из-за кого, как считают в илинитских обителях, погиб прежний мир.

– Да. – Северо переводит дух и вынуждает себя расправить плечи, поднять глаза и посмотреть грешнику в лицо. – Меня отправили в горную обитель… в ссылку. Но там все продолжилось. И поскольку горные братья и сестры всё знали, от их внимания ничего не ускользнуло…

«Н-на, получай. Будешь знать, как нарушать заповеди».

«Нужник уже вымыл? Ну иди, иди, там тебе на кухне налили миску помоев».

«А за это ты останешься снаружи до полуночи. Что? Там мороз? Попроси своих демонов, чтобы согрели».

Синяки и ссадины, почерневшие пальцы на ногах.

Ноют от сырости и холода кости, вспоминая о переломах.

И когда в свинцовом небе чье-то справедливое перо рисует галочки-махолеты, которых никто не ждет, которых не должно быть, Северо некоторое время смотрит на них, потирая ушибленный затылок, отвлекшись от подметания посадочной площадки – это совершенно бестолковое занятие, стаи беспокойных птиц, обитающих среди крыш громадной обители, все снова загадят в считаные часы, – а потом решает, что с незваными гостями старейшины разберутся сами.

Письмена на плитах подсказывают, что это за гости. Сегодня он может их понять.

Но предпочитает этого не делать.

– Так что же ты…

– Я промолчал, – говорит Северо, не узнавая собственный голос. – Когда они прилетели, я промолчал – никого не предупредил. И… кажется, там не осталось выживших.

Типперен Тай – пират, которого они называли этим именем, – хрипло хохочет.

Обрывки фраз, ползающие по потолку и стенам – по желтым обоям с бледно-зелеными веточками, усыпанными мелкими красными ягодами, чье название никому не ведомо, – скручиваются в улиточьи раковины, делаются все меньше и меньше; исчезают.

* * *

Грешник стоит рядом со стулом; на сиденье лежит вещь, которую он до сих пор прятал, и с того места, где Ванда оцепенела рядом с креслом Иголки, отлично видно, что это узкий и длинный как кинжал осколок стекла. Наверное, Парцелл прихватил его в движительной, когда никто на него не смотрел.

Нет, не совсем верно: это осколок зеркала.

– Я допустил ошибку, – говорит грешник, глядя на Ванду. На его усталом бледном лице вновь появляется грустная улыбка. – Но еще не поздно ее исправить. Эту череду разоблачений стоило начать… с меня.

Он подходит к табурету, на котором сидит ухмыляющийся пират, останавливается в двух шагах, смотрит сверху вниз. Рукой из металла проводит по лицу – для Ванды ничего не меняется, но связанный Типперен шумно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы и глухо рычит.

Парцелл усмехается:

– Узнал. Мы действительно встречались. Очень, очень давно…

– Я вспомнил, – тихим зловещим голосом отвечает пират. – Я наконец-то тебя вспомнил, паршивец. Сколько тебе было лет? Семнадцать? Пятнадцать?

– Четырнадцать.

– И ты… ты был… ты смог…