Первая печать

У небесного бражника длинное черное тело змеи или ящерицы с четырьмя сравнительно небольшими лапами и внушительным хвостом, но сильнее всего привлекают внимание его крылья и морда. Крылья – двойные, вытянутые, составленные из мириад разноцветных осколков, складывающихся в симметричный узор. Движутся они вяло, как будто монстр не слишком в них нуждается, и тусклый солнечный свет высотного мира, проходя сквозь полупрозрачные плоскости, рождает фантомов-двойников. Кажется, что в промежутке между мгновениями пространство над островом заполняется бражниками, и у каждого такая же голова, как у прообраза: голый череп, чудовищно искаженная пародия на человеческий, с измененной нижней челюстью и слишком широко расставленными глазницами.

Монстр разевает пасть – воронку из костяных сегментов, усеянную рядами зубов, с голодной чернотой на далеком дне…

Все потеряно, понимает Ванда.

Это конец.

Теймар Парцелл обходит свой махолет, касаясь его – корпуса, крыла – левой рукой. Правую он поднимает и начинает рисовать в воздухе невидимую печать, явно преодолевая то ли усталость, то ли некое сопротивление. Здесь, понимает Ванда, пролегает рубеж, за которым их странный гость становится таким же беспомощным, как и сами островитяне; и все равно он не сдается. Ей хочется ему помочь, но как? Небесный бражник вот-вот преодолеет барьер, защищающий остров, – ведь их движитель испорчен, значит, барьер ослаб, – и когда-нибудь потом каменную подошву с руинами заметят жители Сото или какого-либо другого королевства.

Кто-то снова ее толкает – на этот раз в плечо. Ванда поворачивается и видит Принца, который улыбается ей широко и сердечно, протягивает руку, словно говоря: «Идем со мной». Она машинально тянется в ответ, их пальцы соприкасаются, и в этот миг по лицу Принца пробегает судорога. Оно приобретает выражение немыслимой боли и ужаса, от которого все мышцы в теле Ванды сводит судорогой, а сердце превращается в тяжелый кусок льда. При этом он не перестает улыбаться, но сквозь улыбку-клетку проглядывает истинный Принц, который знает, что вот-вот умрет.

Он резко растопыривает пальцы, и рука девочки, утратив опору, падает.

Принц поворачивается и бежит к краю посадочной площадки, краю острова, набирая скорость. Промчавшись мимо грешника, достигнув предела, он прыгает и летит прямиком в пасть небесного бражника, в зубастую тьму.

* * *

Северо сидит в движительной, под стеночкой, обняв руками колени, саднящие после падения. Локоть он тоже разбил, и надо бы обработать ссадины, но это сейчас кажется слишком трудной задачей. Он не помнит, как вернулся сюда, и не рискует встать.

Вечность бы так сидел.

Какой-то из ударов небесного бражника сотряс движительную так сильно, что две трети пластин в полупрозрачном лабиринте растрескались и лопнули, рассыпались на осколки. Уцелевшие сосредоточены вокруг стекол-зеркал, которые они расставили там и сям под руководством грешника, и кажется, что в море поблескивающей стеклянной каши высятся непокорными скалами острова. Главный остров, в середине, тлеет как остывающий камин.

Северо закрывает глаза на секунду и вспоминает дом, каким он выглядел после фатального прыжка Принца – точнее, того, кто вселился в Принца. Зияющие глазницы пустых окон, распахнутые двери, точно разинутый в крике рот. Побеги плюща зловеще шевелятся, словно намекая невольным зрителям: это теперь их обиталище, и пройдет совсем немного времени, прежде чем все здесь покроется толстым слоем синевато-серой листвы. Что ужаснее всего, кроме синевато-серого – надо было очень долго приглядываться, чтобы различить в небесном плюще подлинную зелень, – исчезли все прочие цвета. Красные кирпичные стены, коричневый металл фонарей над входом и их же сине-розово-зеленые стекла, выцветшие голубые шторы в окнах первого этажа – все пропало, и не было теперь других цветов, кроме оттенков серого.

Он снова открывает глаза и смотрит на разгром посреди движительной.

У «острова», в центре которого сердце махолета, стоит грешник: левой рукой крепко обнимает себя за талию, металлическими пальцами правой сжимает переносицу. Красноречивая поза человека, который понятия не имеет, как ему выйти из тупика. Северо не спросил, что еще случилось, но догадывается – и в разумной степени уверен, что не ошибся.

Сделав над собой усилие, он встает и плетется к Парцеллу.

Три стекла-зеркала, между которыми грешник поместил сердце своего махолета, изменились: стали толще и крепче на вид, покрылись изморозью, туманящей отражения, и из центра каждого выросла… кишка? пуповина? щупальце?.. выросло нечто живое, нечто голодное. Три щупальца, белых, стеклянных на вид, но мягких и гибких, оплетают сердце махолета так, что его поверхность почти не видна. Северо глядит и думает: на месте Теймара Парцелла он бы не рискнул это трогать.

По-видимому, сам грешник пришел к тому же выводу.

– И что мы будем делать? – тихим, охрипшим голосом спрашивает Северо.

Парцелл не отвечает.