Первая печать

…в подвале разбитая скула ноет, зудит, никак не успокаивается.

Рана гноится, ее бы промыть – но на стук в дверь никто не отвечает.

Впрочем, его уже почти не слышно, этот стук…

А вот другая комната, чья-то спальня или детская: немыслимо синий комод, большой ковер с орнаментом из листьев плюща на полу и еще несколько полосатых кустарных ковриков на стенах; три кровати, окошки под самым потолком, короткие шторы с вышивкой. Птахи любят многоцветье, они со всех рынков тащат домой самые вычурные предметы обстановки, а когда мастерят что-нибудь собственными руками, всегда выбирают краску такого насыщенного цвета, что смотреть больно. Впрочем, жизнь в облаках непростая, ветра и тучи не щадят никого и ничего, поэтому все эти украшения быстро тускнеют – и их латают, обновляют или заменяют на что-нибудь поярче.

И оранжерея – другая оранжерея! Просторная, необъятная; с потолком на высоте пяти человеческих ростов – на второй уровень можно подняться по металлической лестнице, и пол там из плотной металлической сетки. Из отверстий в полу вздымаются стволы пшеничных деревьев с жесткими темно-зелеными листьями, плодоносящие раз в четыре месяца. Ванда собирает бархатистые колоски, источающие терпкий запах, в большую корзину за спиной. От этого запаха у многих кружится голова и после снятся странные сны, поэтому сбором урожая мало кто занимается по доброй воле. Обычно его поручают птенцам – наемным работникам, которые странствуют с каким-нибудь караваном в лучшем случае месяц, прежде чем их пути навсегда расходятся.

Птенец обнимает ее за плечи. Почему корзина не мешает?

А ее нет. И они не в оранжерее.

«Расскажи, – просит птенец. У него копна непокорных черных волос, челка прикрывает правый глаз, а от лукавой белозубой улыбки подкашиваются ноги. – Мне интересно, как у вас тут все устроено. Расскажи».

«Про что рассказать?»

«Про сердце».

И Ванда в ту же секунду его видит: алое сердце, застрявшее в куске льда или хрусталя, но все еще пульсирующее, все еще живое. От полупрозрачной глыбы во все стороны простирается что-то вроде паутины, только не из нитей, а из тонких пластин того же странного материала. Паутина… лабиринт… Ванда застывает в нерешительности, и птенец целует ее, чтобы подбодрить, припадая губами к впадине над ключицами.

Ему очень, очень надо, чтобы она рассказала.

– Ванда? – растерянно спрашивает п-п-п-п…

Принц.

Моргнув, она приходит в себя и понимает, что оранжерея с хлебными деревьями – и подвал – и многое другое – где-то в далеком прошлом, вместе с птенцом и его поцелуями. А здесь лишь растерянный мальчишка чуть старше – старше ли? – ее самой. На полу рядом со скрюченным листком валяется забытая метла, картофельная ботва укоризненно колышется от заплутавшего сквозняка, сквозь давно немытые оконные стекла сочится унылый сумеречный свет.

Руки Ванды, пока она предавалась воспоминаниям, нашли себе занятие поинтереснее: правая забралась Принцу под рубашку, а левая… о, левая…

Она сглатывает, чувствуя, как вся кровь в теле стремительно поднимается к голове и та становится вопреки всякой логике очень легкой и большой, словно пестрый воздушный шар, который Птахи запускали в термический поток, определяя его силу.

Шар взмывает выше, выше, оставляя далеко внизу и Дно, и острова, и мысли.

Навстречу тьме.

* * *

Северо медленным шагом входит в гостиную, осторожно массируя плечо. Он каким-то чудом не вывихнул сустав, но боль даже не думает ослабевать. Как будто его тело вскрыли и заменили кости, хрящи и связки на раскаленный металл, с которым теперь никак не примирится окружающая плоть.

Он не помнит, как выбрался из библиотеки – точнее, из пропасти в полу библиотеки. Кто ему помог? В памяти маячит неузнаваемая фигура на краю. Стоп. Что за ерунда? Какой край, какая пропасть? Он… просто ушибся… передвигая книжный шкаф?

Мысли, воспоминания, чувства завязываются в узел, тугой и плотный.

Не распутать.

Переступив через порог, Северо замирает. Он шел сюда, рассчитывая немного побыть в одиночестве – или поговорить о чем-нибудь неважном с Толстяком, если тот еще не закончил уборку, – но обстоятельства этому не благоприятствуют. Он видит Ванду: она мечется по комнате из угла в угол, судорожно обнимая себя за плечи; лицо у нее красное, косы растрепались. Принц сидит на подлокотнике большого кресла, совершенно сбитый с толку. Скамейку Северо возле часов занял Толстяк – он смотрит на двух товарищей исподлобья, как будто не одобряя тот факт, что они здесь, а не в оранжерее. И все же нельзя не заметить, что он и сам очень растерян.

– Что случилось? – спрашивает Северо.

Кажется, что воздух в комнате трещит от разрядов невидимых молний.

– Кое-кто так усердно наводил порядок в кухне, что перебил все тарелки, – беззлобно отвечает Принц, не глядя в его сторону. – Да и не только там…