Пансион

Но у меня еще сыпались искры изъ глазъ. Курточка моя была растегнута, воротничекъ измятъ и надорванъ. Я дрожалъ всми членами и не могъ выговорить ни слова. Тутъ подскочилъ какой-то мальчикъ изъ второго класса и объяснилъ, что я новенькій — Веригинъ.

Дерондольфъ вынулъ свою записную книжку и что-то въ ней отмтилъ.

— Завтра безъ обда! — объявилъ онъ мн и потомъ произнесъ по слогамъ:

— V`e-ri-guine… quel nom barbare! И при этомъ глупо усмхнулся своимъ беззубымъ ртомъ.

Мальчики громко захохотали.

— Ah! voua parlez russe!

Дерондольфъ быстро обернулся въ ту сторону, откуда раздался смхъ. Но мальчики кинулись въ разсыпную.

— Qui а ri? Qui а parl'e russe? — съ ожесточеніемъ, присвистывая и прищелкивая, повторялъ французъ, топоча отъ злости на мст.

Никто не отозвался. Одинъ только я стоялъ передъ нимъ, продолжая вздрагивать.

Дерондольфъ вдругъ заложилъ руки за спину и крикнулъ въ носъ:

— Pri`ere!

Въ зал все смолкло. Одинъ изъ учениковъ старшаго класса прочелъ вечернюю молитву, и вс стали расходиться по дортуарамъ.

IV

Войдя въ спальню, я увидлъ слдующую картину. На стол горла лампа, у которой сидлъ и что-то писалъ высокій, стройный юноша лтъ семнадцати, совершенный блондинъ съ красиво вившимися обильными волосами и едва пробивавшимися золотистыми усиками. Онъ такъ былъ углубленъ въ свое писаніе, что даже не обернулся къ отворенной мною двери. Другой юноша, маленькій, толстенькій, ежесекундно чихавшій и сморкавшійся, очевидно страдавшій сильнымъ насморкомъ, ходилъ взадъ и впередъ по комнат. Онъ былъ некрасивъ, обстриженъ подъ гребенку, съ маленькими глазками, съ мясистымъ носомъ, теперь еще вдобавокъ припухшимъ отъ насморка. Третій юноша — черноволосый, съ длиннымъ худымъ лицомъ и какъ-бы нсколько провалившимся ртомъ, очень старообразный, лежалъ задравши ноги на кровати и напвалъ что-то фальшивымъ голосомъ. Наконецъ, четвертый — неуклюже сидвшій на корточкахъ передъ открытой печкой дверцей, неистово затягивался папиросой, стараясь пускать дымъ въ печку. Печка помщалась недалеко отъ стола, и свтъ лампы, прикрытой широкимъ абажуромъ, прямо падалъ на курившаго юношу.

Мн бросилась въ глаза большая голова съ торчащими жесткими волосами, мясистое прыщеватое лицо, съ толстыми губами и носомъ.

Когда я вошелъ и, запирая дверь, нечаянно хлопнулъ ею, этотъ юноша быстро и пугливо обернулся, искусно пряча папироску въ рукавъ. Но убдясь, что опасности нтъ, онъ снова изо всхъ силъ затянулся раза три, потомъ бросилъ окурокъ въ печку и тихонько заперъ дверцу. Затмъ онъ всталъ на ноги и оказался огромнымъ, неуклюжимъ малымъ, въ очень короткомъ и узенькомъ пиджак, который еще боле выставлялъ на показъ его длинныя ноги съ широкими ступнями и какъ-то странно болтавшіяся руки.

— Чего теб тутъ нужно, малышъ? — крикнулъ онъ, подступая ко мн.

Еще не совсмъ пришедшій въ себя отъ драки и весь избитый, я подумалъ, что вотъ сейчасъ и этотъ огромный губошлепъ станетъ меня бить. Я безнадежно взглянулъ на него и прошепталъ:

— Я пришелъ спать!

— А, такъ это тебя намъ навязали! — воскликнулъ губошлепъ. — Ну-ка, покажись!

Онъ какъ перышко подхватилъ меня подъ мышки и поднялъ высоко на воздухъ своими жилистыми, сильными ручищами.

— Двчонка, какъ есть двчонка! — проговорилъ онъ, опуская меня наконецъ на полъ, и вдругъ принялся щекотать.

Я отчаянно боялся щекотки, а потому заметался и взвизгнулъ.

— Ахъ, да оставь его, Дермидоновъ, — сказалъ маленькій юноша съ насморкомъ, подходя къ намъ. — Охота связываться… Такъ неравно и Тиммерманъ нагрянетъ…

— Какъ-же, жди! Теперь твоего Тиммермана съ собаками не разыщешь, чай, ужъ дрыхнетъ давно! — отвчалъ Дермидоновъ но все-же оставилъ меня въ поко и вдругъ, уже совсмъ новымъ тономъ прибавилъ:- а ну-ка, подите сюда, молодой человкъ, подите-ка! Васъ еще проэкзаменовать надо.

Онъ схватилъ меня за руку, потащилъ къ одной изъ кроватей, услся на нее, разставивъ ноги, поставилъ меня передъ собою и потомъ стиснулъ мн бока своими костлявыми колнями, такъ что я не мргъ шевельнуться.

— Ну-съ, теперь стойте смирно и отвчайте на вс вопросы безъ запинки.

И говоря это, онъ шлепалъ толстыми губами и обдавалъ меня табачнымъ запахомъ. Я глубоко вздохнулъ и ршился терпдиво выносить всякую пытку.

— Ваша фамилія, молодой человкъ?

— Веригинъ, — грустно и покорно выговорилъ я.

— Сколько теб лтъ?

— Двнадцать.

— Года почтенные! Ну, и что-же, молодой человкъ, понравилось тутъ у насъ, очень хорошо, не правда-ли?

Я ничего не отвтилъ.

— А кушать изволили съ аппетитомъ?

— Я ничего не лъ! — откровенно признался я, вдругъ вспоминая, что я очень голоденъ и что возл моей кровати долженъ быть запасъ състного.

— Ничего, привыкнете! — во весь ротъ ухмыляясь, сказалъ губошлепъ. — А теперь слушай, другъ ты мой, Веригинъ, слушай въ оба уха и заруби у себя на носу: если будешь фискалить на насъ, теб не жить!..

— Какъ фискалить? — изумленно спросилъ я. — Что это значитъ?