Пансион

— Ты не знаешь, что значитъ фискалить?! Это очень похвально, молодой человкъ, только смотри не научись… Фискалить, почтеннйшій, значитъ наушничать Тиммерману или кому-нибудь изъ надзирателей, — передавать о томъ, что мы длаемъ и говоримъ, жаловаться на насъ и тому подобное… прочее… Что бы ты ни увидлъ, что-бы ты ни услышалъ въ этой комнат, храни все сіе въ глубочайшей тайн, чтобы ни одна душа живая о томъ не знала, понимаешь? Иначе, повторяю, теб не жить!.. Видишь эту руку?! — и онъ поднялъ къ моему лицу свою огромную, красную, съ обкусанными ногтями и довольно грязную руку. — Одно движеніе этой рукой, и отъ тебя ничего не останется, только немножко мокро будетъ…

Видъ этой руки невольно привелъ меня въ нкоторый ужасъ, смшанный съ отвращеніемъ.

— Будешь фискалить? Будешь? — между тмъ повторялъ Дермидоновъ, длая страшную рожу, шлепая губами и обрызгивая меня слюною.

— Не буду! — прошепталъ я, нервно вздрагивая.

— То-то-же… смотри!

Губошлепъ разставилъ ноги и выпустилъ меня. Я пошелъ отъ него къ своей кровати.

— Стой! — вдругъ крикнулъ онъ. — Мою фамилію ты знаешь?

— Кажется, васъ называли Дермидоновымъ! — сказалъ я.

— Да, Дермидоновъ, понимаешь:- Деррмидоновъ! и поврь, у меня не даромъ такая стррашная фамилія. Трепещи! А этотъ вотъ кубарь съ насморкомъ, это Розенкранцъ, фрейхерръ фонъ-Розенкранцъ, изъ чухонскаго болота…

— Дуракъ! — отозвался Розенкранцъ, неистово сморкаясь.

— Ну да, и дуракъ при этомъ! — серьезно сказалъ Дермидоновъ. — Спасибо, братъ, что напомнилъ… А это вотъ, что поетъ изъ оперы «Волчья погибель», — это князь Борковскій. А тамъ, водишь, у стола, это — Людмила.

— Какъ Людмила? — въ невольномъ изумленіи спросилъ я.

— Такъ, Людмила, милочка, кисейная барышня… Антиповъ! — крикнулъ онъ:- а, Антиповъ!

— Что теб, что? — отрываясь отъ своего писанья и обертываясь, разсянно спросилъ красивый блондинъ.

— Вотъ молодой человкъ не вритъ, что ты Людмила!

Блондинъ, какъ это ни было странно, только теперь замтилъ мое присутствіе въ комнат. Онъ съ нкоторымъ изумленіемъ остановилъ на мн взглядъ своихъ прекрасныхъ голубыхъ глазъ съ блестящими зрачками, потомъ тряхнулъ головою и снова углубился въ писаніе.

— Это онъ сочиненіе пишетъ, міръ удивить хочетъ! Ахъ ты Людмила, Людмила! О, милая Людмила, всхъ радостей внецъ… — крикнулъ Дермидоновъ и азартно докончилъ пошлое и непристойное четверостишіе, которое съ этого мгновенія такъ навкъ и запечатллось въ моей памяти.

Наконецъ, мн удалось подойти къ моей кровати. Я нашелъ узелокъ, привезенный Дарьей, и развязалъ его. Въ немъ оказалось нсколько свертковъ.

— Господа, рябчики! — вдругъ раздалось у самаго уха такъ, что я отъ неожиданности задрожалъ всмъ тломъ.

Надо мной стоялъ и дышалъ на меня табачнымъ запахомъ Дермидоновъ.

— Господа, пирогъ! — воскликнулъ онъ опять.

Въ это время Розенкранцъ подошелъ съ другой стороны и тоже сталъ не безъ интереса разглядывать…

— Груши! яблоки!.. конфеты, чортъ возьми!.. — перечислялъ Дермидоновъ. — А вина нтъ? Жаль.

И вдругъ я увидлъ красную съ обкусанными ногтями руку, прямо направлявшуюся къ рябчику. Мигъ — рябчикъ оказался въ этой рук; еще мигъ — и Дермидоновъ жевалъ его и громко чмокалъ.

— Ничего, вкусно! — наконецъ проговорилъ онъ. — Ахъ, я и забылъ васъ спросить, молодой человкъ: можно сть?

Я засмялся. Этотъ Дермидоновъ, несмотря на то, что былъ такой противный, такъ шлепалъ губами и плевался, такъ ужасно пахнулъ табакомъ и имлъ такія отвратительныя руки, вдругъ показался мн очень смшнымъ, а страхъ къ нему совершенно исчезъ съ того мгновенія, когда онъ стянулъ рябчика.

— Ты все это намренъ състь? — спрашивалъ Дермидоновъ, обгладывая косточки и посматривая на большой пирогъ, нарзанный толстыми кусками, сложенными вмст.

— Конечно, нтъ! Намъ всмъ хватитъ! — сказалъ я и при этомъ почувствовалъ даже удовольствіе, что вотъ я буду угощать «большихъ».

— Славный малый! — крикнулъ Дермидоновъ и такъ хлопнулъ меня по плечу, что я вскрикнулъ. — Господа, новый сожитель насъ угощаетъ! Ворконскій, прекрати свою «Волчью погибель!» Антиповъ, Милочка, да очнись же! Веригинъ, пригласи ихъ, видишь, они церемонятся…

Но я не зналъ, какъ это сдлать.

Дермидоновъ забралъ въ свои огромныя руки вс припасы, перенеся ихъ на столъ, затмъ подбжалъ къ двери, осторожно пріотворилъ ее, высунулъ голову, прислушался, затмъ снова заперъ дверь и вернулся къ столу. Онъ все раздлилъ на пять приблизительно равныхъ кучекъ, причемъ въ одну кучку клалъ всего немного больше, чмъ въ остальныя.

— Это теб,- сказалъ онъ мн:- ты голоденъ.

Антиповъ отложилъ въ сторону свою тетрадь. Ворконскій прекратилъ пніе, и вс съ большимъ удовольствіемъ принялись за ду. Дермидоновъ уписывалъ за об щеки, причмокивая. Все его прыщеватое, мясистое, красное лицо такъ и лоснилось. Срые глазки, изъ которыхъ одинъ былъ немного выше другого, сіяли блаженствомъ.