Пансион

III

И снова сонъ, снова туманъ, тоска сосетъ и давитъ, временами нервная дрожь пробгаетъ по тлу. Руки и ноги холодютъ, совсмъ застываютъ. Да и въ класс холодно, крпкій морозъ на двор, втеръ завываетъ въ труб большой остывшей печи, отъ старыхъ и грязныхъ оконныхъ рамъ такъ и дуетъ.

Но хотя и во сн, хотя и въ туман, я невольно ловилъ новыя впечатлнія, безсознательно длалъ наблюденія. Я уже усплъ внутри себя какъ-то разглядть и понять нкоторыхъ изъ окружавшихъ меня товарищей. Я уже чувствовалъ къ инымъ симпатію, другіе мн не нравились, третьи возбуждали во мн брезгливость, почти отвращеніе.

Вотъ еще новый учитель на каедр: учитель французскаго языка, Сатіасъ. Онъ уже не похожъ ни на Тиммермана, ни на Фреймута, ни на Иванова. Это былъ еще молодой и красивый высокаго роста брюнетъ съ тонкими чертами лица, съ великолпными бакенбардами. Его блье отличалось безукоризненной чистотою, галстукъ былъ красиво повязанъ. Черный фракъ почти безъ малйшей складочки плотно охватывалъ его станъ. Онъ очень походилъ на хорошаго актера въ роли свтскаго человка.

Сатіасъ уже очевидно зналъ о присутствіи въ класс новичка. Онъ подозвалъ меня къ каедр, пристально оглядлъ своими спокойными карими глазами и спросилъ, чему я учился и что знаю.

Я собралъ вс свои послднія силы, даже добылъ откуда-то на нсколько минутъ спокойствіе. По приказанію Сатіаса, я бгло прочелъ нсколько строкъ изъ поданной мн книжки, перевелъ прочитанное. Французскій языкъ я зналъ хорошо, много читалъ, любилъ учить наизусь стихи. Сатіасъ, видимо, былъ доволенъ новымъ ученикомъ, и улыбнулся мн благосклонно, а затмъ красивымъ движеніемъ головы отпустилъ меня.

Слдующій урокъ былъ — географія. Учитель, маленькій вертлявый человкъ съ рыжей бородой, не то польскаго, не то малороссійскаго происхожденія, по фамиліи Чалинскій, опять оказался совсмъ въ новомъ род. Онъ даже вовсе и не походилъ на учителя, а имлъ видъ юноши. Всмъ мальчуганамъ говорилъ не иначе какъ «господинъ такой-то» и любилъ разнообразить свое преподаваніе, такъ сказать, приватными разговорами.

Я замтилъ, что у него въ класс никто не стсняется, всякій занятъ своимъ дломъ, нкоторые ученики перемняютъ мста, ведутъ довольно оживленные разговоры и споры, наконецъ, неизвстно зачмъ подбгаютъ къ каедр, заговариваютъ съ учителемъ вовсе не объ урок, а учитель охотно всмъ отвчаетъ.

Только когда уже шумъ въ класс сдлался невыносимымъ, Чалинскій застучалъ линейкой о каедру и крикнулъ своимъ слабымъ голосомъ:

— Господа, да что-жъ это такое? Вдь, это чисто нижегородская ярмарка! Успокойтесь, а то, право, кончится тмъ, что господину Тиммерману пожалуюсь на васъ, на весь классъ, слышшите, господа!

— Иванъ Григорьевичъ, а на нижегородской ярмарк весело? Вы бывалли? — крикнулъ кто-то, очень похоже передразнивая его произношеніе.

— Конечно, бываллъ! — отвтилъ учитель.

— Разскажите! разскажите!

— Ну нттъ, этто въ другой разъ, когда дойдемъ до Нижняго-Новгорода… А ну-ка, на какой рк стоитъ Нижній-Новгородъ?

— На Волг! на Волг! Это мы знаемъ, — раздалось нсколько голосовъ.

— Иванъ Григорьевичъ, а, у насъ новенькій… Веригинъ… на второй скамь… видите!.. Что-же вы его не спрашиваете? Вы его проэкзаменуйте!..

Чалинскій посмотрлъ на меня, потомъ взглянулъ на часы и заторопился, засуетился.

— Вотъ вы всегда таккъ, съ вашшими дуррачествами да ненужжными разговоррами… Смирно… смирно! слушшайте уроккъ. Къ слдующему раззу… А съ новвенькимъ еще успю познаккомиться…

И онъ началъ объяснять новый урокъ. Звонокъ скоро прервалъ его.

— Прошшлое повторрите, прошшлое! — крикнулъ онъ и выскочилъ изъ класса.

Оставался послдній урокъ — шестой въ этотъ день — изъ русскаго языка. Но учитель уже дв недли какъ былъ боленъ и на каедр появился нмецъ-надзиратель и тотчасъ же принялся дремать, пробуждаясь только тогда, когда мальчики уже через чуръ кричали.

— Ruhig… ruhig! — раздавалось съ каедры.

Въ класс утихало на нсколько мгновеній, а затмъ снова поднимался смхъ и крикъ.

Я бесдовалъ съ Алексевымъ.

— У васъ есть кольца и замокъ? — спросилъ меня «старичекъ».

— Какой замокъ?

— А для пюпитра, для ящика… тутъ вотъ видите нужно ввертть два кольца и всегда держать пюпитръ на запор, а то ученики у васъ все потаскаютъ.

— Вы давно въ пансіон? — спросилъ я.

— Второй уже годъ.

— А прежде гд жили?

— Въ деревн, въ Рязанской губерніи. Да отецъ мой умеръ, мать еще прежде умерла, давно… я самый младшій… вотъ братъ старшій, да сестра, она замужемъ… у нея уже трое дтей, — меня въ пансіонъ и отдали. Прошлымъ лтомъ здилъ я въ деревню такъ тамъ докторъ прямо сказалъ, что мн нельзя жить иначе, какъ дома, на чистомъ воздух… Я, вдь, давно боленъ… А меня все же братъ привезъ опять сюда… и вотъ мн все хуже и хуже…

— Что же у васъ болитъ?

— Я ужъ вамъ сказалъ, что все болитъ. Иногда слабость такая, что и сказать не могу. Ночей не сплю, дрожу весь въ лихорадк. Засну подъ утро… и сейчасъ же будятъ… надо вставать.

— А вы разв не говорили monsieur Тиммерману?