Пансион

— Другого нтъ, а сть, вдь, надо! — серьезно замтилъ Алексевъ. — Вотъ надзиратели, смотрите, вдь, совсмъ другое имъ подаютъ… другія кушанья… видли, а посл обда кофе… смотрите!

— Зачмъ же это такъ? — недоумвалъ я.

Алексевъ только пожалъ плечами и звнулъ.

„Что-же я буду сть“? — подумалъ было я, но тотчасъ-же эта мысль исчезла.

Мн живо, живо такъ представились наши завтраки и обды. Еще вчера я сидлъ за столомъ, покрытымъ чистой скатертью. Мн представлялись вкусныя кушанья, всякія сласти. И снова показалось мн, что это сонъ, этотъ клейкій соусъ, этотъ хлбъ, пахнущій мышами, этотъ ужасный разсказъ Алексева… Но сонъ все продолжался.

Мальчики выходили изъ столовой опять парами въ рекреаціонную залу. Когда они проходили корридоромъ, ко мн подошелъ Карпычъ, тотъ самый лакей, съ веселымъ и въ то же время заспаннымъ лицомъ, который снималъ съ насъ шубы, когда мы съ матерью въ первый разъ пріхали въ пансіонъ, онъ подошелъ и шепнулъ мн.

— Господинъ Веригинъ, пожалуйте, васъ спрашиваютъ.

— Гд? Кто? — весь вспыхнувъ, крикнулъ я.

— На верхъ пожалуйте, въ свой дортуаръ, я проведу васъ.

Въ дортуар стояла Дарья, хохлушка, довренная горничная моей матери, бывшая въ числ людей, подаренныхъ ддомъ моему отцу. Я такъ и кинулся ей на шею, цлуя ея некрасивое, но доброе лицо и обливая его вдругъ хлынувшими слезами. Дарья цловала мн руки и изумленно спрашивала:

— Баринъ, голубчикъ, Ганечка, чего такъ, чего?! не плачьте!

Но я плакалъ все больше и больше и не могъ ничего выговорить. Дарья сла на стулъ, посадила меня къ себ на колни и стала меня гладить по голов.

— Да что такое, разв здсь худо?! Обидлъ васъ кто, золотой мой?! — повторяла она со своимъ малороссійскимъ выговоромъ.

— Худо, Дарья! — наконецъ, сквозь рыданія произнесъ я.

Но въ эту минуту влетлъ Тиммерманъ. Онъ покосился на Дарью.

— М… m… mon enfant, vous pleurez? Это не надо… нужно быть благоразумнымъ, вы уже не маленькій…

И на ломаномъ русскомъ язык онъ спросилъ Дарью:

— Вы привезли весши? Карашо, я сейчасъ скажу моей жен…

Онъ исчезъ и, прежде чмъ мы съ Дарьей могли опомниться, въ комнату вошла маленькая, худенькая, съ прилизанными волосами, съ круглыми срыми глазами, въ простенькомъ черномъ шерстяномъ плать пожилая женщина. Она протянула мн руку и сейчасъ-же стала спрашивать Дарью, что именно она привезла.

Дарья указала на большой ящикъ и два узла, а затмъ все это принялась развязывать. Madame Тиммерманъ вынула изъ кармана маленькую записную книжку, лизнула карандашикъ и принялась записывать.

— Блья слишкомъ даже много и оно черезчуръ хорошо! — замтила она.

— У насъ оны иного не носятъ, сударыня! — съ достоинствомъ отвчала Дарья. — А вотъ ихъ одежда-съ… сапожки…

— Что же въ этомъ узл?

— Это, сударыня, състное, сласти.

Madame Тиммерманъ поморщилась, но ничего не сказала.

Осмотрвъ все, она спросила Дарью:

— А серебро вы привезли?

— Какъ-же… какъ же-съ, вотъ ихъ приборчикъ!

Она подала ножъ, вилку и три серебряныя ложки: большую, среднюю и маленькую. Madame Тиммерманъ пристально взглянула на все это, потомъ взяла и уже не выпускала изъ рукъ.

Таковъ былъ обычай въ пансіон: каждый пансіонеръ долженъ былъ доставить свой приборъ, причемъ ложки обязательно были серебряныя. Конечно, мальчики никогда не видали этого прибора и ли всегда изъ общихъ, накладного серебра и отъ старости превратившихся совсмъ почти въ мдныя, ложекъ. Одна madame Тиммерманъ знала дальнйшую судьбу серебряныхъ приборовъ.

— Которая-же будетъ ихняя кроватка? — спросила Дарья.

— Вотъ эта!

— Ужъ позвольте, сударыня, я имъ приготовлю.

— Хорошо!

Дарья стала приготавливать мн постель, неодобрительно похлопывая по жесткому пансіонскому тюфяку, за который была моей матерью выплачена изрядная сумма.

Madame Тиммерманъ не уходила.

— Это еще что? — вдругъ спросила она, замтивъ довольно большой, прикрытый замшевымъ чехломъ ящикъ.

— А это сундучекъ ихній, съ ихними вещицами. Вотъ тутъ возл кровати мы его и поставимъ. Комодика только я что-то не вижу! Куда-же мы блье да платье сложимъ?

— Объ этомъ не безпокойтесь! — сказала madame Тиммерманъ:- я сама буду выдавать и блье и платье.

— Да тутъ-бы возл кровати комодикъ и поставить, мста довольно, а коли нтъ у васъ свободнаго комодика, такъ може барыня прикажутъ, я изъ дома привезу.

— Нтъ, этого не надо! — подумавши объявила madame Тиммерманъ:- у него должно быть все какъ у другихъ… Vous ^etes un peu g^at'e, mon petit ami! — обратилась она ко мн.

Я при этомъ только покраснлъ и опустилъ глаза.

Madame Тиммерманъ не ушла до тхъ поръ, пока издалека не послышался звонокъ. Тогда она сказала, что я долженъ идти въ классъ. Я вздрогнулъ.

— Дарья, а мама когда-же?… Она общала до своего отъзда въ Петербургъ ко мн пріхать!..

— Безпремнно будетъ передъ отъздомъ, безпремнно. Не прикажете-ли чего передать мамаш?

— Вдь, и ты дешь съ мама?.. Прощай! — упавшимъ голосомъ, съ ужасомъ прошепталъ я и, пригибая къ соб Дарью, крпко охватилъ ея шею руками и такъ и замеръ.

— М-m… mon enfant… пора въ классъ… пора! — вдругъ проскриплъ уже знакомый голосъ.

Я еще разъ безнадежно взглянулъ на уныло стоявшую Дарью и, почти не помня какъ, очутился въ класс.