Палиндром

Так генерал Браслав, у которого конечно на всё про всё был свой индивидуальный взгляд, взял и предположил, что Капута там, у себя в кулаке, прячет фигу с маслом. Что, конечно, чушь несусветная. Хотя бы потому, что если бы у Капуты в кулаке поместился этот мало кому известный предмет, то обрамляющее его масло, в независимости от того, какое оно было – сливочное или моторное – не смогло бы удержаться в кулаке и потекло.

Правда были и вполне здравые предположения, как например, со стороны мистера Блюма, отвечающего… хотя скорее не отвечающего, а так сказать, служащего в бюро по оценке целесообразности новых проектов, неожиданно для себя посчитавшего, что там Капута не просто придерживает, а скрывает от него взятую двадцатку до зарплаты, которой какой уже месяц, и всё по словам Капуты, у него нет.

– Сам же видишь, какой шатдаун стоит в стенах конгресса. – Прямо сбивал с ног и с мысли Блюма Капута, стоило им столкнуться где-нибудь в кулуарах конгресса. И не успевал Блюм раскрыть рот, чтобы напомнить Капуте о его обязательствах перед ним, как тот уже нашёл оправдательную причину. – А вот если бы вы… – Хитро прищурившись, тихо начинает заговаривать уши Блюму Капута. – Нет, конечно, не вы сами, а кто-нибудь из вашего отдела, дал бы положительную оценку нашему новому законопроекту, то дела бы точно сдвинулись с мёртвой точки. – И что взятый в оборот Капутой Блюм может поделать в такой запутанной и до чего же сложной для него ситуации, где ему приходится за общественные блага так страдать и жертвовать ради них своими личными сбережениями.

– А там у него лежит гандом. – Более чем утвердительно решил генерал Волк, произнеся всё это вслух, прямо в ухо рядом с ним сидящему Блюму. Чем до основания всего себя потряс Блюма, с мертвенной выразительностью лица посмотревшего в ответ на Волка. Ну а Волк хоть и всегда был резок с окружающим миром, – профессиональная привычка, он как-никак, возглавляет одну из самых секретных силовых спецслужб, – всё же он всегда был готов обосновать себя и свои категорические насчёт тебя выводы.

К тому же весь встревоженный вид Блюма чуть ли не требовал этого. Правда, в своём объяснении Волк себя выказал не столь проницательным человеком, каким он себя показал вначале, огорошив Блюма своим прозорливым видением будущих его отношений с Капутой – он его, Блюма, использовал, как этот резиновый одноразовый предмет – и поэтому Блюм еле слушал россказни Волка о похождениях налево этого, дома примерного семьянина, а стоит ему только выйти из под опеки своей супруги, так на него прямо дьявол вселяется, ловеласа Капуты. Хотя последнее Блюм всё же запомнил.

– Это надо будет запомнить. – Сделал памятливую отметку Блюм.

Но как сейчас же выяснилось, стоило только Капуте раскрыть свою руку, то все эти предположения столь свободных на свои фантазии господ, имели мало что общего с настоящим, которое находилось в руке Капуты.

– Моя ставка будет чисто символической. – Продолжает говорить Капута, раскрывая руку, откуда на всех смотрит смятая в комок денежная купюра, номиналом в одну целую неделимость. И сразу же в зале проносится гул облегчения, к которому примешивается некоторое удивление со стороны экономического блока истеблишмента, у которого вдруг возникли требовательные вопросы к Капуте. – И для каких интересно целей, у него в кармане носится такого достоинства купюра? – задался вопросом представитель особо влиятельных кругов, общественный деятель, миллиардер Порос.

– Он что, прибедняется? – не поверил своим глазам, представляющий собой службу налогов, весов и учёта, конгрессмен Вернер. – Вот же подлец! – совсем не вопросительно, хотя к Капуте и имелось множество вопросов, закипели лицами другие советники президента, так про Капуту всё решив (в этом их итоговом решении на его счёт, в общем-то, и состоял их к нему вопрос – вот так всё не просто в этом мире полного советников). Ну и как без самого Капуты, который и сам чрезвычайно удивился, обнаружив в своей руке такого мелкого достоинства купюру. – Откуда? – Было задался вопросом Капута, как представшая перед его глазами миссис Капута, всё расставила по своим ничтожным местам.

– Эта она меня так ничтожно ценит! – до боли сжавшегося в до чего же маленький комок сердца, стало за себя обидно, всё за себя и за миссис Капуту понявшего Капуте. И Капута, бросив полный ненависти взгляд на смятую в руке купюру, хотел было совершить немыслимое, за которое его конечно за шиворот выкинут отсюда – бросить купюру на пол и прилюдно растоптать её – но брошенный им взгляд на президента, который так от него зависел, укрепил его в силах и себе. И Капута, решив, что кто-то до завтрашнего утра не доживёт, когда он вдрыбаган пьяным припрётся домой и вынесенной ногой дверью объявит домочадцам о втором пришествии (что он под этим имел, будет трудно кому-то ответить – то что он постоянно выбегал на улицу и тут же возвращался только пугало, а не давало никаких подсказок на этот его вопрос), делает то, что он должен был сделать – первую ставку.