Отец и сын

Что же касается самого Петра, то известно, что в тот день, когда Алексея привезли в Москву, отец его уже ждал. Чуть раньше он возвратился из Франции и был обуреваем нелегкими, даже тяжелыми думами. С одной стороны он вполне осознавал, что Россия сегодня в полном смысле Велика, и он с нею, конечно, тоже. Но «семя Милославских» не было уничтожено вместе с политическим крахом Софьи. Оно проросло вновь – и в ком? – в его собственном сыне! И он, сын, выставил его, Петра, тираном и сыноненавистником на суд всей Европы!

И слава Богу, что горе-чадо царское возвращают домой. Но вот вопрос:

– Что с ним делать?

Вопрос этот, с тех пор, как сын бежал, постоянно раскалывал царскую голову, временами почти не давал думать ни о чем другом, не давал даже хорошо поспать!

О том, чтобы переделать сына, превратить его в подлинного своего наследника – об этом Петр уже точно не думал. Эту идею отец отбросил – с того времени, как сын бежал. И отбросил окончательно и бесповоротно. Если раньше в поведении Алексея отец склонен был видеть, главным образом, лень и упрямство, то теперь, после бегства, налицо была вражда. И теперь отец все чаще думал о том, что и оставлять сына жить в деревне – этого тоже уже было нельзя, хотя он, отец, это и обещал. Оставлять его, значит, оставлять врага его делу, его жене, его детям.

И еще. Учитывая сложность подготовки и воплощения самого бегства, никак нельзя было предположить, что это было сделано одним Алексеем по случайному, разовому, или, как бы мы сейчас сказали, спонтанному решению. Значит у сына непременно должны быть сообщники – вдохновители, организаторы и исполнители. Кто они? Домашние его? Ну, это – вряд ли… Да и кто они суть ныне, домашние его?

Быть может Суздальское гнездышко Евдокии? И нет ли во всей этой истории следов внешних? Хотя – почему нет? Есть! Цесарцы! А, может, еще кто? Шведы? Англичане?

Клубок запутан крепенько… Но распутывать его – надобно. Надобно! И потому – нужен розыск!

20

Между тем – карета с Алексеем и его «дядьками» двигалась к Москве. О планах отца по поводу установления правды в сыновнем деле через розыск – Алексей в дороге ничего не узнал. Из числа его сторонников в России не нашлось ни одного, кто бы рискнул по пути предупредить царевича. Ни одного!

Все они уже жили в ужасе, парализованные ожиданием розыска. Правда, что по дороге встречные толпы иногда кричали: «Благослови, Господи, будущего Государя нашего!» Это было утешением Алексею… Но – слабым!

О чем он думал по дороге? И – думал ли? Маловероятно. Окутанный винными парами, он вряд ли думал о чем-то серьезно. Хотя, если бы он взял на себя труд серьезно подумать, то немедленно вспомнил, как Кикин умолял его ни при каких обстоятельствах отцу не верить и не возвращаться!

А он – поверил. Чему? Тому, что ему наказания не будет? Так ему не будет! А другим?

А о других он не думал!

Нет, может быть, какими-нибудь робкими червечками, мысли о других и появлялись в его голове, не могли не появляться но Алексей гнал их прочь. Ему было важнее всего, что его оставят жить. И Ефросиньюшку не отнимут.

Часть восьмая

последняя, в которой рассказывается о том, как шли следствия и суд над царевичем Алексеем, о его смерти или как еще полагают, о гибели его по причине убийства.

1

31 января 1718 года царевича Алексея Петровича привезли в Москву. Его отлучка из России не была краткою: она продолжалась год и четыре с небольшим месяца.

Что-то его ждет дома? По дороге он имел время об этом подумать. Думал ли? А если и думал, то о чем? О том, что отец готовит розыск и суд, сын не знал и потому с дороги, из Риги, спокойно пишет отцу о том, что скоро будет дома; в письме нет даже намека на тревогу или опасения.

Дома же долго раздумывать на тему о будущем ему не позволили. Хотя… Хотя если наш читатель думает, что царевича по приезде немедленно заковали и посадили в подвал, то читатель ошибается. Алексея Петровича привезли в старый дворец в Кремле, в котором в свое время жила и бабушка Наталья Кирилловна и матушка, и сам он в детстве жил. А сейчас в нем жили дети Алексея Петровича – Наталья и Петр. То есть отца привезли к детям. Или отец приехал к детям. Тятенька воротился! Было так много детской радости, что отец под ее напором сам обрадовался несказанно. И все, кроме радости как-то исчезло. Временно.

Когда на вопрос – как ведет себя по приезде сын, Петру ответили: «Играет с детьми и радуется», отец в некотором недоумении сказал: «Ну, пусть поиграет…»

Прошло два дня – совершенно почти беззаботных. Только изредка – нет-нет, да и плескало в нутро нашему возвращенцу холодком: «Что же дальше -то, Господи?»

– А ничего! – несколько легкомысленно решил Алексей Петрович, ложась спать в чистую постель свою – на белую простыню, да под пуховое одеяло. – Думает, верно, батюшка. Может, и надумал уже, простил, слава Богу!

И уснул спокойно.

И снилось ему, как по аккуратной немецкой дороге, обсаженной деревами, он быстро-быстро катит в колясочке с Ефросиньюшкой. А Толстого и Румянцева рядом нет. И так хорошо ему стало во сне – сказать нельзя, как.

2