Отец и сын

Комментируя просьбу царевича, о том чтобы повенчаться с Ефросиньею до възда в русские пределы, Петр Андреевич высказывает царю свое «ничтожное мнение» в том смысле, что просьбу эту царевичеву можно было бы и уважить, дабы показать доброту и любовь отцовскую. Каков был ответ Петра – мы еще узнаем.

А в письме от 3 октября 1717 года Толстой сообщает, что сын окончательно согласился ехать. Петр Андреевич просит обеспечить тайну вывоза царевича. Для чего? Конечно же, для того, дабы дома об этом не узнали и никто не смог предостеречь царевича по дороге.

12

4 октября Алексей пишет письмо отцу. В нем он именует себя «недостойным называться сыном» и заявляет, что принял решение выехать в Россию – добровольно.

– А так ли это? – спросит читатель. Он ставит так вопрос совершенно справедливо. Сомнения его оправданы. Потому что с одной стороны – его, Алексея, везли, конечно же, не в кандалах. С другой стороны – побег его от двух таких «конвоиров» был невозможен. Поэтому поездка была в полном смысле слова «добровольно-принудительная». Смысл этого современному читателю должен быть вполне понятен.

Теперь – еще одно: забота Толстого о сохранении тайны. Казалось бы, в чем дело? Читает письмо Толстого только царь. О возвращении царевича, таким образом, буквально, знают только двое. Опасаться вроде бы ничего. Все просто. И все же, Петр Андреевич опасается. В себе – он уверен. Он не уверен в царе.

И действительно – поскольку весть о возращении царевича становится достоянием иных лиц, следует допустить, что утечку информации допустил… сам Петр.

Кому же он мог рассказать? Кандидатур две. И обе – самые доверенные: Екатерина и Меншиков. От них информация и начинает расползаться – так что в курсе дела оказался некий круг людей, в котором эта сногсшибательная новость живо и заинтересованно обсуждалась. Сторонники Петра радовались, а вот среди сторонников царевича поднялся подлинный переполох. И даже – не переполох. Переполох – это мягко сказано. И не определенно. Следует говорить о панике, унынии и скорбях. Это – точнее.

13

Каждый скорбевший по поводу возвращения царевича – совсем немного, самую малость скорбел об участи самого царевича. Большею частью каждый из скорбевших был опечален совершенно по другому поводу, а именно постольку, поскольку каждый из скорбевших, был превосходно осведомлен, что такое розыск. Каждый панически боялся попасть под чей-то донос, ибо участь заподозренного была бы не только скорбной, а, прямо таки, страшной. И прежде всего, опасались того, что заговорит сам царевич.

Известный уже нам Иван Нарышкин говорил «с ярою досадою» своим людям, которых не опасался: «Иуда Петр Толстой обманул царевича, выманил; и ему не первого кушать».

А князь Василий Владимирович Долгорукий, тоже, как мы знаем, один из близких царевичу людей, (помните, он говорил царевичу: «Давай писем, хоть тысячу?..») Так Долгорукий сразу же все понял и сетовал в разговоре с князем Богданом Гагриным: «Слышал ты, что дурак-царевич сюда едет, потому что отец посулил женить его на Ефросинье? Жолв ему, а не женитьба! Черт его несет! Его, дурака, обманывают нарочно!»

Но, конечно, больше всех волновался по этому поводу А.В.Кикин. Зная, слабую натуру Алексея, он яснее других осознавал, что тот долго запираться не будет. В отчаянии он говорил Ивану Большому: «Что он над собою сделал! От отца ему быть в беде, а другие будут напрасно страдать!» – И мечтал мрачно: «Скрыться бы куда…»

Но скрыться было некуда.

И Иван Большой страху добавлял – говорил Кикину:

– Ежели до меня дойдет, то я все что знаю – скажу.

Кикин отвечал:

– Ну и что же ты этим сделаешь? Ведь ты себя умертвишь! Эх! Ты скажи… скажи, что я давно у царевича не был, а?

И вдруг стал упрашивать Ивана:

– Слушай! Поехал бы ты навстречу царевичу, а? В Ригу! Предупреди его, что отец зело сердит, что сына хотят судить и архиереи для суда уже собраны… Съезди! А уж какую благодарность получишь.. а?

Иван Большой отвечал в страхе:

– Нет. Поехал бы, да шибко Меншикова боюсь…

Стали думать, что можно сделать. Кикин, было, надумал послать навстречу царевичу брата Ивана. Даже подорожную ему выхлопотал. Поездка «по собственной надобности». Но… в самый последний момент не послал. Струсил.

14

Итак, в начале октября 1917 года Алексей и два его стража – спутника Толстой и Румянцев, выехали, наконец, из Неаполя. Но домой двинулись не сразу. Потому что Алексей стал вдруг просить Толстого проехать в Бари – поклониться мощам Николая Чудотворца.

От Неаполя это было далеко. Но Петр Андреевич согласился. Он, вероятно, в тот момент начало движения был готов позволить царевичу все, что угодно, лишь бы, собственно, дорога домой, пусть и не самая рациональная, уже началась, и Алексей был бы под контролем.

Из Неаполя путь держали сначала на Римии, а затем – по берегу Адриатического моря до Бари. Побыли какие то дни в Бари. Из Бари снова вернулись в Неаполь.

Потом вдруг царевич захотел посмотреть красоты Рима.

Поехали и в Рим. Побыли какое то время и в Риме.