Отчий дом

Подошли рождественские праздники, сочельник, разная там обыкновенная и голодная кутья, крещение. Праздновали все в том году хотя и без попа, но как-то особенно старательно и долго, будто прощались со всем этим навсегда. Много нагнали самогону и много пили. Днем и ночью встречались на улице захмелевшие мужчины, а случалось, и женщины. Громко, на все село, горланили пьяные песни. Все были возбуждены, скорее раздражены, чем веселы. Не выдержал, снова сорвался после долгого перерыва Халимон Стрижак. С потемневшим, каким-то словно обугленным лицом, с воспаленными белками сумасшедших глаз целую неделю носился по селу, искал, чтобы пристрелить свою Ганнусю. А поскольку стрелять было не из чего (в преддверии рождественских праздников Ганнуся надежно спрятала именной наган и три патрона, которые Халимон где-то все-таки раздобыл), возбуждение Стрижака, от которого жена скрывалась по соседям, длилось особенно долго. Он бродил по улицам, распугивал детей и женщин, заскакивая в ту или иную хату, искал самогон и «всяческую контру». Кто-то, видимо, намеренно спаивал его. Вот почему у Никона Тишко с Олексой Рымарем было много хлопот: ловить да уговаривать Халимона, скрывать его от людей, особенно от посторонних — уполномоченного райкома и участкового милиционера. Но на этот раз Стрижак не слушал никого и куролесил особенно буйно. Ловко, по-пьяному хитро ускользал из их рук, убегал, пробовал скрываться, пока спокойный и покладистый Никон Тишко по-настоящему ни рассердился. Сгреб Стрижака в охапку и втолкнул в закоулок бывшей церкви, где староста хранил разный церковный инвентарь. Втолкнул, швырнул вслед кожух и старую дерюжку, закрыл дверь на засов, а клуб запер на замок и отправился на очередное совещание в Скальное. Возвратился через сутки. Застал Стрижака утихомирившимся и мягким, хоть к ране прикладывай, и как цуцика продрогшего, покорного, передал в Ганнусины руки. Тогда — Андрей Семенович хорошо это помнит — ходили на его беседы молодожены Прися и Кирилл. Фамилии их он не запомнил. Прися маленькая, быстрая, как юла, постоянно настороженная: как бы кто-нибудь не обошел, не обманул их. Черненькая, как жук. И глазки маленькие, черненькие и колючие. Кирилл неповоротливый увалень с широким приплюснутым лицом, серыми сонными глазами, всегда расхристанный, в рваном, внакидку, коротком кожушке, молчаливый. Прися, бывало, так и щебечет, так и щебечет, расспрашивает, до всего с недоверием докапывается, — у нее обо всем собственное мнение, не такое, как у всех. А Кирилл знай молчит. Сидит, спокойно дымит самосадом и — слушает или не слушает — молчит, будто его вовсе это не касается. Ходили они на беседы всегда вместе, почти каждый вечер, независимо от того, приглашали их или не приглашали. Прися иногда приходила даже с куделью и, расположившись на скамье у самой двери, переговариваясь, переругиваясь с соседками и без умолку расспрашивая, пряла. Они были тогда еще бездетными, очень бедными, такими, что, как говорится, и рукой не за что зацепить, но горячие в работе, рачительные, — Прися рассказами об этой их рачительности уши все прожужжала.

В тот памятный вечер после крещения, явившись на беседу вместе с Евой, Андрей сначала и не заметил, а может, не придал значения тому, что в Палиихиной хате сегодня было много народу, но ни одного мужчины, если не считать Присиного Кирилла, расположившегося впереди всех, у самого стола. Сидел в своей расхристанной — синее с зеленым — рубашке, кожушок внакидку, курил цигарку и как-то широко, глуповато улыбался. Андрею почему-то не понравилась эта его улыбка. Но как только начал читать да растолковывать — в который уж раз — Устав сельскохозяйственной артели, сразу же и забыл про Кирилла.

Из всех членов его бригады в тот вечер было их лишь трое: он, Ева и Даринка — молодая хозяйка хаты. Не было почему-то даже и дежурного, который обычно всегда присутствовал. Да и в селе, как Андрей узнал уже после, догадываясь, что всю эту историю с женщинами кто-то подстроил сознательно, в тот раз не было ни председателя сельсовета, ни участкового милиционера, ни уполномоченного райпарткома. Но все это уже потом. А пока, ничего не подозревая, читал и пункт за пунктом разъяснял Примерный устав. Откуда-то из глубины тускло освещенной хаты, со стороны печи, доносился голос Приси, постоянно выступавшей как бы «оппонентом». Сегодня этот «оппонент» был особенно назойливым, непримиримым. Прися бросала свои реплики и замечания все громче, все злее, не столько уже против чего-то там возражая, сколько вроде бы умышленно пытаясь вывести из равновесия Андрея, уполномоченного на этом конце села.