Остроумие и его отношение к бессознательному

Этот подход уже получил объяснение при изучении забав. Теперь мы можем проследить дальнейшее развитие смешного до наивысшей точки – до тенденциозных острот. Забавы выдвигают на передний план получение нами удовольствия, но удовлетворяются тем, что способ их выражения не кажется бессмысленным или лишенным всякого содержания. Когда этот способ сам по себе содержателен и ценен, забава превращается в остроту. Мысль, которая заслужила бы наше внимание, будучи выраженной в самой простой форме, облекается в такую форму, которая сама по себе может вызвать у нас удовольствие[125]. Конечно, это сочетание не должно быть непреднамеренным; нужно постараться найти цель, лежащую в основе создания шуток. Одно наблюдение, сделанное выше в качестве предварительного, наводит нас на след. Мы отмечали, что удачная шутка производит совокупное впечатление удовольствия без того, чтобы мы немедленно различили, какая его часть проистекает из остроумной формы, а какая – из меткого содержания мысли. Мы всегда обманываемся по поводу этого различения, то переоцениваем качество шутки, удивляясь содержащейся в ней мысли, то, наоборот, переоцениваем важность мысли из-за удовольствия, доставляемого остроумной оболочкой. Мы не знаем, что именно доставляет нам удовольствие, по поводу чего мы смеемся. Ненадежность нашего мышления, которую надлежит признать фактом, способна раскрыть мотив к образованию шуток как таковых. Мысль ищет остроумную оболочку, ибо благодаря последней обращает на себя наше внимание, может показаться нам более значительной и более ценной – но прежде всего потому, что эта оболочка подкупает и запутывает нашу критику. Мы склонны приписывать самой мысли ровно то, что привлекает в остроумной форме. Кроме того, мы не сильно стремимся искать неправильное в том, что доставило нам удовольствие, чтобы не испортить наслаждение от удовольствия. Если шутка вызвала у нас смех, тем самым создается неблагоприятная для критики предрасположенность, поскольку мы тогда приходим, с некоторой точки зрения, в настроение, в котором способны удовлетворяться игрой (а остроумие старалось всеми силами это состояние заменить). Мы уже установили, что такую шутку нужно признать безобидной, или нетенденциозной, но нельзя отрицать того, что лишь забава свободна от намерений и служит единственной цели – доставлять удовольствие. Шутка же никогда не бывает непреднамеренной, даже если содержащаяся в ней мысль сама по себе случайна и выражает разве что теоретический интерес мышления. Она преследует другую цель, выпячивает мысль ради того, чтобы та не осталась незамеченной, и ограждает ее от критики. Она проявляет, опять-таки, свою первоначальную природу, противопоставляя себя задерживающей и ограничивающей силе, в данном случае – критическому суждению.

Это первое применение остроумия, выходящее за пределы доставления удовольствия, указывает нам дальнейший путь. Шутка отныне признается могущественным психическим фактором, способным склонять чашу весов в ту или иную сторону. Важные устремления и влечения душевной жизни применяют ее для своих целей. Первоначально лишенная намерения шутка, исходно – лишь игра, устанавливает вторичную связь с намерениями, от которых на продолжительное время не может ускользнуть никакое явление душевной жизни. Мы знаем уже, чего может добиться шутка, призванная обнажить враждебное, циничное или скептическое намерение. Скабрезная острота с намеком на сальность превращает третьего участника беседы, первоначально лишнего в сексуальной ситуации, в союзника, которого женщина должна стыдиться, а его самого шутка подкупает доставленным удовольствием. При проявлении враждебности шутка, пользуясь тем же средством, превращает первоначально беспристрастного слушателя в сообщника и создает против врага чуть ли не целую армию недругов там, где прежде был всего один противник. В первом случае она преодолевает задержки стыда и благопристойности, вознаграждая доставляемым ею удовольствием. Во втором случае она побеждает критическое суждение, которое в ином случае взяло бы верх. В третьем и четвертом случае, при проявлениях цинизма и скепсиса, она стремится поколебать уважение к институциям и истинам, в которые верил слушатель, усиливая, с одной стороны, приведенные доводы и применяя, с другой стороны, новые приемы нападения. Там, где доводы уповают на привлечение слушателя, шутка норовит упразднить критику, и нет сомнений в том, что она избирает психологически более действенный путь.

* * *