Особое назначение

— Ты-то тут при чем ! — рассердился Ананьев. — И не таких война ломает!

— Кого ломает, а кого поднимает! — упрямо сказал Бычков. — Недоглядел, значит... Не смог!

— Ну, знаешь! — развел руками Ананьев, помолчал и спросил: — Просьбу о помиловании так и не написал?

— Нет, — покачал головой Бычков.

— А это что? — кивнул на скатанные в трубочку листы бумаги на столе у Бычкова. — Неужели состав свой раскрыл?

Бычков молча расправил листы, передал их Ананьеву. На каждом листе была нарисована Хельга. Смеющаяся, печальная, задумчивая. Хельга, Хельга, Хельга!..

* * *

Один из этих рисунков и сейчас висит на стене в доме у Бычкова. Тот, на котором Хельга задумчивая и печальная, будто решает непосильную для себя задачу. Лоб ее чуть наморщен, и видна напряженная складка между бровями, а глаза неотступно и вопросительно смотрят на Бычкова, словно ждут от него ответа, почему так тесно переплелись в жизни радость и горе, совесть и бесчестье, рождение и смерть. Что может ответить ей Бычков? Что живет по совести и долгу, а как этому научить других — не знает. И мучается от этого!

СВАДЬБА ОТМЕНЯЕТСЯ

Григорий Матвеевич Спицын гражданской одежды не признавал. В запас он был уволен в связи с сокращением Вооруженных Сил, смириться с этим не мог и в знак протеста, а скорее, по давней привычке — за плечами училище и годы службы — с летной формой не расставался.

Распахнув кожанку — день был на удивление теплым, — Спицын медленно шел по шумному, заполненному прохожими проспекту. Его обгоняли спешащие куда-то люди, другие двигались навстречу, он мешал этому торопливому людскому потоку, его толкали плечами, продуктовыми сумками, не извинившись, шли дальше. Но Спицын все так же медленно шагал среди толпы, иногда хмурил брови и морщил лоб, будто какая-то неотвязная мысль не давала ему покоя.

У входа в метро он нащупал в кармане пятак, шагнул к дверям, но чуть слышный в уличном шуме звук пролетающего самолета заставил его остановиться и поднять голову.

Лицо его обмякло, подобрело, глаза увлажнились, он стал похож на человека, который вернулся в деревню после долгих лет, проведенных в городе, и, сойдя с поезда, увидел вдруг лошадь с жеребенком.

«На запасной потянул! — прикинул направление самолета Спицын и так явственно представил себя на месте пилота, что ощутил дрожь в пальцах, словно и впрямь сжимал ручку управления. — Ближний привод... Посадочная... Пунктир осевой на полосе... Колеса чиркают по бетонке тик в тик напротив «Т»! Все четко! Посадочка — высший класс!»

Да, летал он классно! И чем дальше уходили в прошлое дни службы, тем несправедливее казалось Спицыну увольнение его из армии.

Он старался не вспоминать, что был старше всех в полку, и все труднее давались ему перегрузки, и каждый раз перед медкомиссией подскакивало давление, именно в этот самый день, а не накануне или днем позже. Он обзавелся тонометром, сам себе измерял давление и перед вылетом, идя на осмотр, глотал таблетки с мудреными названиями, которые покупала в аптеке жена.

Спицын стал нервным, раздражался по пустякам, особенно нетерпимым становился во время разборов полетов, когда ему указывали на какие-то его просчеты. Если замечания делал командир полка, Спицын с трудом, но заставлял себя смолчать. Когда же «вылезал» замполит, то тут Спицын сдерживаться уже не мог. В авиации всего ничего, а туда же! И кому указывает, как летать? Спицыну! Да он еще в училище считался прирожденным летчиком! Небо для него — родной дом!

Командир полка стычки эти спускал на тормозах, да и замполит на дисциплинарных мерах не настаивал, пока не случился тот злополучный вылет на спарке.

То ли командир решил, что небо их помирит, или замполит хотел доказать, что он не лыком шит, но Спицыну было приказано взять его в этот полет. «Особо не усердствуй! — предупредил Спицына командир полка. — Чтобы комиссару небо с овчинку не показалось!» Как в воду глядел!..

Вылетев в зону, Спицын решил «помотать» замполита, показать, как летают асы! Набрав высоту и сделав пару виражей, переворотов, «бочку», он на боевом развороте так круто заложил глубокий крен, что машину сорвало в «штопор». После трех-четырех витков Спицыну удалось выровнять самолет, но по приказу с земли он прервал полет и пошел на посадку.

Замполит тяжело выбрался из кабины и, пряча от всех лицо, пошатываясь, пошел к домикам аэродромной службы. «В медпункт!» — не без злорадства подумал Спицын и услышал, как резко затормозил «козел» командира полка.

Командир спрыгнул с подножки и встал перед Спицыным. Скулы у него обтянуло, глаза сузились.

— Шутки шутишь? — выдохнул он. — Десять суток гауптвахты!