Особое назначение

— Факт! — обрадованно поддержал ее Санька. — Вон сколько навалили!

Федор только помотал головой и, глядя куда-то поверх крыш, сказал:

— Сестренка у меня в деревне осталась... Махонькая совсем...

— С кем осталась-то? — помолчав, спросила Настя.

— С бабкой, — ответил Федор и вздохнул: — Гостинцев ждет...

— Какие теперь гостинцы... — тоже вздохнула Настя, по-бабьи подперев щеку ладонью, рассердилась на себя и крикнула: — Садись, кому говорят!

— Да ешьте вы сами! — взмолился Федор и закричал: — Сытый я! Сытый!

Подхватил свою котомку и вышел, хлопнув дверью.

— Чего это он? — недоуменно поглядел ему вслед Степан.

— У тебя спросить надо! — отвернулась от него Глаша.

— Жалостливые какие!.. — буркнул Степан, сел к столу, разломил картофелину, одну половинку отодвинул на середину стола, другую обмакнул в соль и принялся мрачно жевать.

Настя присела рядом со Степаном, взяла отложенную им половинку картофелины и отщипнула от ломтя хлеба.

Когда к столу подсели Глаша и Санька, дверь вдруг распахнулась и в комнату опять вошел Федор. Потоптался у стола, вынул из котомки завернутый в газету сверток, шмякнул его на стол и с отчаянием сказал:

— Вот! Воблина тут. Целая!

— Живем, братва! — закричал Санька, вытащил за хвост здоровенную воблу и принялся хлестать ею о край стола.

Степан оглядел Федора и спросил:

— Сам небось умять хотел? Потому и обедать с нами не садился. Так?

Федор вздохнул и сказал:

— Был такой грех...

— Вот! — удовлетворенно поднял палец Степан. — А чего тогда приволок?

— Растревожили вы меня... — признался Федор.

— Чем это? — сощурился Степан.

— Дак скажешь разве? — мял в руках треух Федор. — У самих есть нечего, а меня зовете...

— Ну и что? — не отставал Степан.

— А ничего! — вдруг рассердился Федор. — Что я, не человек? Размяк!..

Разговаривая со Степаном, он то и дело косился на Саньку, который умело раздирал очищенную воблу и Раскладывал перед каждым по кучкам.

Степан проследил за взглядом Федора и усмехнулся:

— Жалко?

— Жалко не жалко... — буркнул Федор и вздохнул: — Теперь уж чего!..

— Да... — протянул Степан. — Прет из тебя!

— Чего прет-то? — не понял Федор.

— Серость твоя! — Степан отодвинул лежащую перед ним кучку воблы. — Я лично этот несознательный харч есть не буду. — Цепко оглядел всех и добавил: — И вам не советую.

— Отравимся? — с набитым ртом спросил Санька и подмигнул Федору.

— Отравление бывает не только на почве пищи, — туманно заявил Степан и посмотрел на Глашу.

Она сидела с независимым видом и вертела в руках рыбий хвостик. Потом решительно сунула его в рот и принялась аппетитно похрустывать косточками.

— Садись, Федя! — Настя подвинула Федору кучку побольше: — Ешь... Хлеба бери... Лук вон...

— Обопьешься с него... — поморгал своими белыми ресницами Федор и поглядел на Степана.

Тот сидел мрачный. Жевал картофелину, двигая скулами. Потом сказал:

— До чего картошка сухущая! Не проглотишь.

Глаша сбоку, по-птичьи, глянула на Степана и посоветовала:

— А ты задумай, что это не картошка вовсе. Сразу вкусней будет!

— Как это — задумай! — уставился на нее Степан. — Картошка-то, вот она! В руке у меня.

Глаза у Глаши блеснули. Она прикрыла их ресницами и тихо сказала:

— Это ничего... Я всегда так делаю... Мы когда окопы последний раз рыли, до того я устала — лопата из рук валилась. Я и задумала, будто в одной старой-престарой крепости томится отважный революционер. На рассвете его поведут на казнь. И чтоб спасти этого революционера, нужно вырыть подземный ход. А скоро утро, торопиться надо. Подумаешь, ладони я до крови стерла! Заживут ведь ладони, верно? Зато какого человека от смерти спасу!

— Успела? — спросил Санька.

— Чего успела? — не поняла Глаша.

— Ну... этот... подземный ход вырыть?

— А! — Глаша засмеялась. — Работу кончать велели.

— Жалко... — вздохнул Санька.

— Ага... — кивнула ему Глаша. — Еще бы немного — и успела!

Глаша опять засмеялась и, тряхнув головой, закинула косу за спину. Степан сидел притихший и смотрел на нее. Хотел отвернуться и не мог. Смотрел и смотрел!

А Глаша улыбнулась и сказала:

— Осенью идешь пешком через весь город... На улицах ни души, ветер свистит, холодно! А я задумаю, будто иду по пустыне. И не холодно мне вовсе, а жарко. Песок горячий, солнце глаза слепит, до колодца еще далеко-далеко! Приду домой — и к крану! Пью, пью... Тетя Катя даже ругаться начнет: простудишься, мол... — Увидела глаза Степана и спросила: — Чего смотришь?

— Так... — Степан повел шеей, будто жал ему ворот распахнутой косоворотки. — Тебе бы в кино выступать!

— Правда! — обрадовалась Глаша, и глаза ее засияли.

— Ага... — кивнул Степан, поймал насмешливый взгляд Саньки и грубовато добавил: — Они там все такие!

— Какие? — не поняла Глаша.

— Ну... — Степан повертел пальцем у виска. — Туркнутые.

Санька громко засмеялся, а Глаша отвернулась, сгорбилась, и Степан опять увидел, какими острыми стали вдруг ее плечи и непомерно длинными руки. Помрачнел, поискал глазами по столу, ища оставленную ему воблу, не нашел и непонимающе поглядел на невозмутимо жующего Федора:

— Ты мою воблу умял?