Особое назначение

— Ничего! — Степан вынул руки из карманов. — Собирай свою торбу и давай двигай отсюда!

— Это куда же? — поморгал белесыми ресницами паренек.

— На все четыре!

Паренек набычил шею и буркнул:

— Не пойду.

— Не пойдешь? — удивился Степан.

— Не пойду, — упрямо повторил паренек.

— Посмотрим! — шагнул к нему Степан.

— Чего прицепился? — Паренек чуть отступил.

— Идешь или нет? — примеривался для удара Степан. — Последний раз спрашиваю.

— Сказал — не пойду, и все разговоры!

— Ну, держись, деревня!..

Степан отпихнул ногой чемодан и двинулся на паренька. Из чемодана вывалились две сатиновые рубашки, серые колючие носки, вышитое петухами полотенце и гипсовая кошка-копилка с отбитым носом.

— Ну чего ты? Чего ты?.. — растерянно повторял паренек, собирал вещи, совал в чемодан и, прикрывая локтем голову, поглядывал снизу на Степана.

Тот стоял и ждал, когда поднимется этот деревенский барахольщик, чтобы в честной драке показать ему, что почем у них в городе. Паренек повертел в руках треснувшую пополам копилку, кинул ее на землю и встал. Степан размахнулся, но паренек пригнул голову и боднул его в грудь. Степан не удержался на ногах, упал, тут же вскочил и кинулся на паренька.

Предупреждающе свистнул Санька — в воротах показалась тетя Катя, — но удержать Степана было уже невозможно, паренек пятился под его ударами, закрывал лицо руками и поматывал головой, как медведь.

— Степан! — бежала к дерущимся тетя Катя. — Перестань сейчас же! Кому говорят? Она оттолкнула Степана и встала перед ним, закрывая собой паренька. Тяжело дыша, Степан отошел в сторону.

— Опять драку затеял? — Тетя Катя обернулась к пареньку: — Это кто?

— Племянник ваш, — зло сказал Степан. — Из деревни.

— Федор, ты? — ахнула тетя Катя.

Паренек кивнул, помаргивая заплывающим глазом.

— А мать где? — недоумевала тетя Катя. — Или с отцом ты приехал?

Губы у Федора задрожали, он прижал их ладонью, отвернулся, давясь слезами, и слышно было, как больно ему проглатывать застрявшие в горле комки.

— Да ты что, парень?.. — Тетя Катя неумело прижала его голову к груди, беспомощно и сердито оглядываясь на Степана. — Полно тебе... Что ты как маленький?

— Померла мамка... — чуть слышно сказал Федор. — А батю еще раньше... На фронте...

Тетя Катя опустилась на крыльцо и сидела так, покачиваясь, обхватив голову руками, потом тяжело поднялась, нагнулась за чемоданом, обняла Федора за плечи и повела в дом. У самой двери оглянулась и сказала:

— Сходил бы кто за Иваном Емельяновичем...

Ни на кого не глядя, Степан пошел к воротам. Санька заторопился за ним, но Степан бросил ему через плечо: «Без тебя обойдутся!» — и Санька отстал. Глаша сидела на козлах у сарайчика и плакала. Степан хотел тронуть ее за плечо, поднял даже руку, но Глаша быстро обернулась и, в упор глядя на Степана своими серыми глазищами, сказала:

— Избил человека и доволен, да? Силы много — ума не надо?

— Да я... — Степан даже задохнулся. — Из-за вас с Санькой... Из-за тебя... А... Идите вы все!..

И, сунув руки глубоко в карманы залатанных штанов, загребая пыль босыми ногами, пошел через двор...

Мать он встретил за пустырем.

— Куда, Степа? — спросила она устало.

— Надо!.. — отмахнулся Степан.

— На-ка, поешь. — Она отсыпала в ладонь Степана горсть подсолнухов и вздохнула: — Вместо хлеба выдали... В город, что ли?

— А у нас что, деревня?

— Ты как с матерью разговариваешь? — Она часто задышала, прижала ладонь к груди, впалые щеки покраснели. — Бьешься, бьешься... Ночами не спишь...

— Один я, что ли, без работы? — угрюмо сказал Степан.

— Да не про это я... — уже виня себя, ответила она, помолчала и спросила: — Что ж босиком-то? Сапоги бы надел.

— Жарко в сапогах, — мотнул головой Степан. — Ладно, пошел я...

И свернул на шоссе.

За переездом блестели рельсы узкоколейки, высились прокопченные стены цехов, тянулась к небу заводская труба. Степану всегда казалось, что завод, как великан, широко раскинув руки и ноги в краснокирпичной одежде, лежит на земле, а во рту у него дымит огромная сигара.

Сигары он видел в витрине табачной лавки на Невском. Они лежали в лакированной деревянной коробке — толстые, коричневые, с бумажным золотым колечком, а на нем мелкими буковками написано: «Гавана». Степан думал, что так, не по-русски, пишется слово «гавань», куда приходят корабли с этими сигарами, но конторщик на заводе объяснил, что это город на далеком острове где-то в океане. Сейчас витрина табачной лавки заколочена, хозяева сбежали, может быть даже в эту самую Гавану, завод не дымит своей трубой, рабочие кто на фронте, кто в продотрядах по деревням, а те, что остались, простаивают на бирже труда, мастерят зажигалки, меняют их на жмых у заезжих крестьян, а он, Степка Барабаш, подмастерье токаря, член Союза рабочей молодежи, отсиживается на крыше у дурацкой какой-то кособокой голубятни, стреляет покурить да ест, когда дадут. Люмпен!

Степан плюнул в канаву с застоявшейся, покрытой мазутными пятнами водой и, пройдя под высокой аркой с чугунными конями, зашагал по мощенному булыжником проспекту.