Ошибка мертвого жокея

– В память о нашей далекой безоблачной юности. – Он убрал бумажник с пятнадцатью тысячами франков, которые – так уж выходило – предстояло растянуть до конца его дней. – Джимми мне их вернет.

– Ты думаешь, с ним все в порядке? – Морин приблизилась к нему вплотную.

– Разумеется, – легко и непринужденно солгал Ллойд. – Волноваться не о чем. Я позвоню завтра. И он скорее всего снимет трубку и будет дуться на меня за то, что я подкатываюсь к его жене, пока он в отъезде.

– Это точно. – Морин выдавила робкую улыбку. Она открыла дверь и вышла на улицу, где по-прежнему шел дождь, чтобы забрать детей, оставленных на ленч у подруги.

Барбер вернулся в номер, снял трубку, подождал, пока старик подключит телефон. На полу стояли два открытых чемодана с наваленными в них рубашками: в ящиках маленького комода места не хватало. На самом комоде лежали просроченный счет от портного, письмо от бывшей жены из Нью-Йорка, которая нашла на дне чемодана его армейский револьвер и спрашивала, что ей с ним делать, письмо от матери, в котором та предлагала ему бросить дурить, вернуться домой и найти постоянную работу, письмо от женщины, совершенно ему безразличной, приглашавшей его на виллу близ реки Изер, где красиво и тепло и в доме не хватает только мужчины, и еще письмо от парня, который во время войны летал с ним стрелком.

Этот парень пребывал в уверенности, что Барбер спас ему жизнь, когда его ранили в живот над Палермо, и, как ни странно, после демобилизации он написал книгу. А теперь как минимум раз в месяц он присылал Барберу длинные письма. Не письма – эссе. Странный, конечно, парень, пусть и стрелком он был неплохим, которого в нынешней жизни заботило только одно: оправдывают ли он и дорогие ему люди (к ним он, разумеется, относил и Барбера, из-за тех самых восьми минут над Палермо) надежды, которые возлагались на них в те не столь уж далекие годы.

«Наше поколение в опасности, – предостерегал он в своем письме. – И опасность эта – комплекс неполноценности. Мы слишком рано испытали самые острые переживания в нашей жизни. Наша любовь обернулась добрым отношением, ненависть – неприязнью, отчаяние – меланхолией, страсть – предпочтением. Мы смирились с жизнью послушных карликов в короткой, но фатальной интермедии».

Письмо ввергло Барбера в депрессию, и он не ответил сослуживцу. Подобными откровениями его непрерывно потчевали французы. Пожалуй, было бы лучше, чтобы экс-стрелок не писал ему совсем или затрагивал другие темы. Не ответил Барбер и бывшей жене, потому что уехал в Европу, желая забыть о ней. Не написал и матери, поскольку боялся, что правда на ее стороне. И он не собирался ехать в Изер, потому что, несмотря на крайне стесненные обстоятельства, пока не торговал собой.

Зеркало над комодом украшала втиснутая в щель под рамой фотография, сделанная прошлым летом. Он и Джимми Ричардсон стояли на пляже. Ричардсоны на лето снимали коттедж в Довиле, и Барбер провел с ними пару уик-эндов.

Джимми Ричардсон тоже прикипел к Барберу во время войны. Почему-то к нему всегда тянуло людей, с которыми он не стремился общаться. «Люди липнут к тебе, – как-то заявила Барберу рассердившаяся на него женщина, – потому что ты прирожденный лицемер. Как только кто-то входит в комнату, ты ловко изображаешь радость и уверенность в себе».

Они с Джимми сфотографировались в плавках на фоне сверкающего под солнечными лучами моря. Барбер – высокий симпатичный блондин калифорнийского типа, Джимми – низенький черноволосый толстячок.

Барбер всмотрелся в фотографию. Не похож Джимми на человека, который может исчезнуть на тридцать два дня. «Что же касается меня, – равнодушно подумал Барбер, – то я выгляжу радостным и уверенным в себе».

Он протянул руку, вытащил фотографию из-под рамы и бросил в ящик комода. Потом, с телефонной трубкой в руке, огляделся, поморщился. В свете единственной, без абажура, лампочки мебель выглядела обшарпанной и изъеденной термитами, разобранная кровать напоминала о сотнях и тысячах мужчин и женщин, которые снимали эту комнатенку на час-другой. На мгновение его охватила острая тоска по номерам отеля «Стетлерс» в Нью-Йорке, где ему довелось спать, по купе поездов, в которых он мотался из Нью-Йорка в Чикаго, Сент-Луис, Лос-Анджелес.

Размышления прервал доносившийся из трубки треск. Барбер попросил соединить его с отелем «Георг Пятый». Когда девушка на коммутаторе отеля сняла трубку, он попросил месье Смита. Месье Берта Смита. После короткой паузы телефонистка ответила, что этот господин более в отеле не проживает. Прежде чем она отключилась, Барбер торопливо поинтересовался, собирается ли месье Смит вернуться в ближайшее время, а если нет, не оставил ли адреса, по которому его можно найти. Нет, ответила девушка после долгого молчания, возвращаться месье Смит не собирался и адреса не оставлял.

Барбер положил трубку. Поведение Берта Смита его не удивило. Этот человек загадочно исчезал из одного отеля, чтобы вскоре появиться в другом, и мог воспользоваться десятком фамилий, помимо Смита.