Ошибка мертвого жокея

Из-за угла появился полисмен, мрачный здоровяк в синей форме, и неспешно направился к нему. Питер уже испугался, что его сейчас арестуют, но полисмен проследовал мимо и скоро скрылся из виду, в очередной раз подтвердив истину, усвоенную Питером по кинофильмам: копы никогда ничего не знают.

Мальчик прогулялся по улице туда и обратно сначала по одной стороне, потом по другой, не зная, чего он, собственно, ждет. Увидел руку, просунувшуюся сквозь занавески в его квартире и захлопнувшую окно, и понял, что ему следует скоренько подниматься наверх и найти убедительную причину, оправдывающую его столь раннюю прогулку. Но Питер не мог заставить себя посмотреть родителям в глаза, хотя не сомневался, что с поиском причины справится. В крайнем случае скажет, что был в музее. Впрочем, мать на это вряд ли клюнет. Домой он все-таки не пошел.

Питер патрулировал улицу почти два часа и уже собрался-таки войти в подъезд, когда открылась дверь и из нее вышли мистер и миссис Чалмерс. Он – в пенсне и серой шляпе, она – в шубе и красной шляпке с перьями. Мистер Чалмерс подержал жене дверь, а миссис Чалмерс выглядела так, словно только что вышла из салона красоты.

Питер не успел отвернуться или убежать, поэтому застыл в пяти футах от подъезда.

– Доброе утро, – поздоровался с ним мистер Чалмерс, взял супругу под руку, и они зашагали мимо него.

– Доброе утро, Питер, – нежным голоском пропела миссис Чалмерс и улыбнулась. – Прекрасный денек, не так ли?

– Доброе утро, – поздоровался Питер, удивляясь, что эти слова сорвались с его губ.

Чалмерсы двинулись к Мэдисон-авеню, добропорядочная семейная пара, направляющаяся в церковь или на завтрак в большой отель. Питер наблюдал за ними, сгорая от стыда. Ему было стыдно за миссис Чалмерс, за то, как она выглядела прошлой ночью, стоя на коленях, за то, что так вопила от страха. Ему было стыдно за мистера Чалмерса, за те нечеловеческие звуки, которые он издавал, за то, что угрожал застрелить миссис Чалмерс, но не застрелил. И ему было стыдно за себя. За бесстрашие, с которым он открывал дверь, и за то, что вся его смелость исчезла без следа десять секунд спустя, когда он увидел мистера Чалмерса с пистолетом в руке. Ему было стыдно за то, что он не пустил миссис Чалмерс в квартиру, стыдно за то, что он не лежал сейчас с пулей в сердце. Но больше всего он стыдился из-за того, что они пожелали друг другу доброго утра, после чего Чалмерсы чинно, рука об руку, в ярких лучах зимнего солнца прошествовали к Мэдисон-авеню.

Домой Питер вернулся около одиннадцати, когда родители вновь улеглись спать. В одиннадцать показывали хороший сериал о борьбе контрразведчиков в Азии, и он включил телевизор, не забыв достать из холодильника апельсин. Действие развивалось стремительно, в какой-то момент азиат угрожал взорвать гранату в комнате, заполненной американцами, и Питер догадался, что за этим последует. Герой, напрочь лишенный страха и только что прилетевшей из Калифорнии, посмотрел вправо, тогда как на самом деле… Питер протянул руку и выключил телевизор. Картинка сжалась в точку и пропала, и Питер несколько секунд смотрел на темный экран.

После той ночи, когда он столкнулся с настоящим – непредсказуемым, непристойным и полным насилия миром взрослых и не смог ничего сделать, Питер с пугающей ясностью осознал, что по телевизору показывают сказки, просто наивные сказочки для детей.

1952

Пикантная история

Занавес опустился под аплодисменты. В зале после трех длинных актов заметно потеплело, и Роберт Гарви аплодировал без особого энтузиазма, поскольку не хотел вспотеть. Высокий, широкоплечий, полный мужчина, он на собственном опыте убедился, что становится мокрым как мышь, если дает себе волю в жарко натопленных театральных залах в центре города. Однажды он сильно простудился, попав под дождь после «Трамвая “Желание”», и с тех пор научился сдерживать свою благодарность, легонько хлопая в ладоши.

Занавес поднялся вновь, артисты кланялись публике, а с их лиц не сходили улыбки, потому что пьеса шла уже три месяца, по всем прикидкам могла идти еще больше года, и все это время они могли не беспокоиться о хлебе насущном. Холодно поглядывая на них, Роберт думал о том, что их игра определенно не стоила четырех долларов и восьмидесяти центов, которые брали за место. И куда только девались пьесы, которые он с таким удовольствием смотрел в молодости?