Ошибка мертвого жокея

Сунув руку под пижаму, Кейхилл прижал ладонь к животу, словно надеясь, что так – через непосредственное прикосновение – ему откроется страшная тайна, сокрытая внутри, и ощутил слабую беспорядочную пульсацию. Плохо, подумал он, очень плохо. В голове робко и неотчетливо маячило слово, которое он страшился произнести. Черт, этим словом так и пестрят газеты, плакаты, развешенные в автобусах, оно даже по радио постоянно звучит. А если это появляется в животе, фатальный исход наступает в восьмидесяти процентах случаев и нет никакой возможности распознать болезнь, пока не становится уже слишком поздно. Неужели Ривз хотел поговорить именно об этом? А если Мэннерс пошел к Ривзу, все ему объяснил и спросил у него, что, по его мнению, нужно делать? Друзьям приходится порой оказывать и такие услуги. В детстве вы веселы, играете в теннис, летом наперегонки переплываете озеро, громко ликуете над первой выпитой вместе бутылкой, а двадцать лет спустя, когда все это уходит в далекое прошлое, приходится идти и объявлять другу, что смерть притаилась у него на пороге.

«Это смешно, – подумал Кейхилл, – сколько можно лежать здесь бревном?» Он выбрался из кровати. Ноги казались ватными и плохо держали его, а в животе, пока он надевал халат и шлепанцы, было такое ощущение, словно из него вытягивают кишки. Он бросил взгляд на Эдит. Она по-прежнему спала и дышала все так же ровно. Медленно, шаркая шлепанцами по ковру, он вышел из спальни и спустился по лестнице, держась за перила. Дом за ночь выстыл, и Кейхилла бил легкий озноб. В холле он подошел к телефону, стоявшему на столике под зеркалом, и с сомнением посмотрел на него. Часы в гостиной показывали десять минут седьмого. Он снял трубку, набрал номер Ривза и, слушая длинные гудки в трубке, посмотрел на себя в зеркало. Вид у него был измученный, веки набухли, глаза казались стеклянными, вокруг глаз залегли глубокие синие тени. Всклокоченные волосы стали тусклыми, словно покрылись угольной пылью. Выражение изнуренного лица сделалось каким-то загнанным. Он отвернулся.

Наконец в трубке раздался щелчок – трубку сняли. Кто бы это ни был, он долго не мог справиться с аппаратом, и Кейхилл нетерпеливо сказал:

– Алло! Алло!

Потом он услышал заспанный, раздраженный голос:

– Дом мистера Ривза. Кто звонит?

– Привет, – торопливо затараторил Кейхилл. – Это Вайолет?

– Да, Вайолет. А вы кто?

– Вайолет, – сказал Кейхилл, стараясь говорить спокойно, потому что вспомнил, с какой подозрительностью Вайолет относилась к телефонным звонкам. – Это мистер Кейхилл.

– Кто?

– Кейхилл. Мистер Кейхилл.

– Мистер Кейхилл, но ведь еще так рано, – обиженно протянула Вайолет.

– Я знаю, – ответил Кейхилл, – но мистер Ривз оставил мне сообщение: просил перезвонить как можно быстрее. Он уже встал?

– Не знаю, мистер Кейхилл, – промямлила Вайолет, и Кейхилл услышал, как она громко зевнула на другом конце провода. – Его здесь нет.

– Что вы сказали?

– Он уехал. Вчера вечером. Он и миссис Ривз. Они уехали на все выходные. Кроме меня, в доме никого нет. И… – интонация голоса стала нетерпеливой и недовольной, – и мне холодно стоять здесь в одной ночной рубашке.

Кейхилл почувствовал, что Вайолет готова изобразить, будто уронила трубку – этот забавный трюк она проделывала всегда, когда хотела прервать разговор на полуслове. Сейчас это совсем не казалось ему забавным.

– Вайолет, – закричал он, – не вешайте трубку! Куда они уехали?

– Откуда мне знать, – ответила она, – они мне не докладывают. Вы же знаете мистера Ривза. Он вчера слонялся по дому, так беспокойно – тут посидит, там посидит… А потом вдруг вскочил и сказал миссис Ривз: «Давай-ка сядем в машину и рванем отсюда на пару дней». Они взяли с собой только одну маленькую сумку. На миссис Ривз были слаксы, так она даже переодеваться не стала. Наверное, они просто поехали покататься. К понедельнику вернутся, не волнуйтесь.

Кейхилл медленно опустил трубку на рычаг, поднял голову и увидел Элизабет, стоявшую у подножия лестницы в почти прозрачной ночной рубашке. Халат, небрежно накинутый на плечи, был распахнут. Распущенные темные волосы облепили шею. Лицо было чуть влажным со сна, глаза полуприкрыты, а на губах играла лукавая, почти снисходительная улыбка.

– Папочка, – сказала она, – кому это, интересно, ты звонишь в такую немыслимую рань? Одной из своих девочек?

Кейхилл мрачно уставился на нее. Сквозь прозрачную ткань рубашки он отчетливо видел соблазнительную округлость груди. Низкое декольте обнажало великолепную кожу.

– Не твое дело! – рявкнул он. – Ступай наверх и, когда спустишься снова, потрудись выглядеть прилично! Это твой дом, а не низкопробное заведение! Ясно?

Он заметил, как лицо дочери исказила обиженная гримаса, краска залила ее щеки и грудь.

– Да, папочка, – еле слышно произнесла она, – хорошо, – после чего повернулась, стыдливо запахнув халат.

Кейхилл наблюдал, как она медленно, с оскорбленно-униженным видом поднимается по лестнице. Ему захотелось окликнуть ее, что-нибудь сказать, но он понимал, что сказать ему нечего, да девочка и не вернется.