Ошибка мертвого жокея

Читаешь ли ты газету, слушаешь ли радио, просыпаешься ли в собственной постели до рассвета – смерть всегда рядом. Когда Кейхилл вернулся в сорок пятом домой, он думал, что все это осталось позади. «Мой лимит – только одна война», – говаривал он в шутку, но отчасти и всерьез. Однако у других людей, более влиятельных, чем он, похоже, были иные лимиты. Одно дело в возрасте тридцати трех лет браво облачиться в военный мундир и отплыть на войну, в которой использовалось старомодное оружие вроде бомб и пулеметов. Совсем иное – семь лет спустя приросшим к месту сорокалетним человеком размышлять о том, что ты можешь оказаться жертвой атомной бомбардировки или смертоносных микробов, и знать, что твой налаженный дом вместе с женой и детьми может в мгновение ока превратиться в радиоактивную пыль или стать обиталищем чумных бактерий. Кейхилл взглянул на мирно спящую жену. Как вообще можно спать в такое время?

Рассвет начинал пробиваться сквозь занавески. «Господи, – со вздохом подумал Кейхилл, с отвращением жмурясь, – я же весь день буду чувствовать себя развалиной». Однако с каким-то мазохистским удовольствием он продолжил свои размышления.

Политика. Для этого предмета и двух бессонных ночей мало. По сведениям того же Ллойда, Ривз после посещения кабинета ректора сегодня днем был вызван на тайное совещание представителей сенатского комитета, прибывших из столицы для расследования вопроса о распространении в университете коммунистического влияния. Ллойда, многие годы участвовавшего в работе нескольких следственных комитетов и не доверявшего Ривзу, это отнюдь не радовало. «Болтун, – неприязненно отозвался он о Ривзе в присутствии Кейхилла. – За благосклонную улыбку властей предержащих лучшего друга продаст». При этом Ллойд бросил многозначительный взгляд на Кейхилла, и тот понял, что «лучший друг» был упомянут неспроста. Он вспомнил много такого, о чем Ривз мог поведать представителям комитета, и зябко поежился. Задолго до войны, когда коммунизм признавался едва ли не уважаемой теорией, Кейхилл участвовал в работе разных организаций вместе с людьми, которые, без сомнения, были членами партии, и не препятствовал тому, что его имя появлялось под бесчисленными, написанными из лучших побуждений петициями и заявлениями, которые если и не были инициированы коммунистами, то наверняка распространялись с их одобрения.

Однажды они с Ривзом даже присутствовали на чем-то вроде открытого партийного собрания, где несколько его знакомых произносили аморфные речи по поводу того, что коммунизм есть американизм двадцатого века, и несли всякую чушь. Его даже, помнится, приглашали вступить в партию, хотя он напрочь забыл, кто именно приходил к нему с этим судьбоносным предложением. Кейхилл отказался и никогда больше собраний не посещал, но вдруг члены комитета, вооруженные сведениями, поступившими от информаторов, спросят его, участвовал ли он когда-нибудь в партийных собраниях коммунистов и получал ли предложение вступить в партию? Что делать тогда? Дать ложные показания, заявив, что он никогда в собраниях не участвовал, или сказать правду и тем самым открыть простор для новых вопросов: а профессор Кейн там был? А мистер Райан, преподаватель химии, выступал с речью о деятельности компартии? Не соблаговолите ли взглянуть на этот список и отметить имена людей, которые присутствовали на том собрании? Что делать в подобной ситуации? Профессор Кейн там был и выступал, но Кейхилл хорошо знал, что он тихо отошел от партии после заключения Пакта и больше не имел с ней ничего общего.