Ошибка мертвого жокея

Но постепенно радужное настроение начало меркнуть. «А что, если все как раз наоборот?» – пришло ему в голову. Ректор всегда был с ним не более чем вежлив, и нельзя забывать, что уже дважды его обошли при распределении вакансий, один раз предпочли Кеннеди, другой – О’Рурка, хотя они оба моложе Кейхилла. Впрочем, если хорошо поразмыслить, нисколько не удивительно, если от него вообще решили отделаться. Он ведь далеко не самый популярный преподаватель в университете. А уж если быть до конца честным, то и винить никого за это нельзя. С тех самых пор как Кейхилл вернулся с войны, эта работа его угнетала. И не то чтобы ему хотелось заняться чем-нибудь другим. Он мечтал просто сидеть на свежем воздухе и смотреть в никуда. И пить больше виски, чем следует. Не притворяться, будто он знает больше, чем знает, и не делать вид, что считает важным кого-нибудь чему-нибудь научить. Опасный образ мыслей для профессоров, доцентов, научных руководителей, преподавателей. Вероятно, окружающие уже обо всем догадались. Если вспомнить собрание кафедры, на котором он последний раз видел ректора, то следует признать, что тот был с ним… холоден как лед. Да, точно – подчеркнуто холоден. Это типично университетский способ наказания. Вежливое убийство посреди книжных стеллажей. Он уже почти слышал встревоженный голос Джо Ривза в телефонной трубке: озабоченный, взволнованный друг пытался подготовить его к неприятной новости и взбодрить лживыми посулами других вакансий в других колледжах.

По-прежнему лежа в постели без сна, Кейхилл представлял, каково это будет – лишиться работы. Арендная плата за дом, налоги, ростбиф, обучение детей, одежда. Как хорошо быть женатым на богатой! Тогда ничего не страшно. Всегда есть масса состоятельных родственников, за чью спину можно спрятаться, они как сетка, которая страхует канатоходца в цирке. Отец Эдит работал в Пенсильванской железнодорожной компании и ушел на пенсию, составлявшую сто тридцать пять долларов в месяц. Какая из него «страховочная сетка»! Кейхилл стал думать о богатых дамах, на которых мог в свое время жениться. Ровена… Какая у нее была фамилия? В Чикаго, помнится, дело было. Двадцать лет прошло. Судовладельцы. Ее отцу принадлежали пароходы, плававшие по озеру Мичиган. Но как можно жениться на женщине, которую зовут Ровена? К тому же весила она сто семьдесят фунтов. Без преувеличения. А может, и все сто восемьдесят. И прилипчивая, как влюбленная муха, золотая муха. Кому нужна такая жена – есть у нее пароходы или нет, – тем более такая толстая? Но так или иначе, то был один из шансов жениться на богачке. Есть, конечно, везучие люди, им попадаются прелестные девушки, очень милые, чьи отцы контролируют сеть национальных банков или владеют горнорудными империями в Центральной Америке. И все же, женись он на Ровене – Ровене Груманн, да-да, Господи, ну и фамилия! – не пришлось бы теперь вот так дрожать. Семьсот долларов на банковском счете, триста пятьдесят пять долларов долга. Еще месяц, и наступит облегчение. Впрочем, облегчение относительное. Надо полагать, девять десятых населения страны так же, как и он, ходят по краю пропасти, в которую каждый миг могла рухнуть их жизнь, за улыбкой они скрывают бессонные ночи и надеются, что нервы у них не сдадут окончательно при виде того, как осыпается, осыпается этот злополучный край. А если вспомнить о китайцах, прочесывающих тротуары в поисках просыпавшихся крупинок риса или, накинув на себя одеяло, бегущих в солдатском строю с двумя привязанными к поясу мисками и умирающих тихо, с присущей восточным людям воспитанностью? Может, Ривзу следовало бы и им позвонить? Может, и для китайцев у него есть важные известия? Но никакие философские сопоставления на свете не помогут им, если ударит мороз. «Так или иначе, – с сожалением отметил Кейхилл, – но мне нужно было получше устроиться в этом мире. Где-то я упустил свой шанс, оказался слишком ленивым, слишком глупым, слишком самодовольным».