Ошибка мертвого жокея

Кейхилл беспокойно поворочался в постели, потом закрыл глаза, с тоской призывая сон. «Завтра об этом подумаю, – решил он и мысленно повторил: – Подумаю об этом завтра». Но желаемое освобождение от тревожных мыслей не наступило. К своему неудовольствию, он вспомнил, что у Джо был повод позвонить ему. Подсознательно, вынужден был признаться себе Кейхилл, он даже ждал этого звонка и боялся его. В который уж раз он задался вопросом: передали ли Джо то, что он сказал о нем две недели назад в преподавательском клубе? С тех самых пор Кейхилла мучило чувство вины и стыда. Он тогда слегка перебрал, но это не могло служить оправданием. В разговоре о методах преподавания всплыла тема популярности Джо среди студентов, и Кейхилл бестактно заметил: «Своим обаянием Джо Ривз умеет заставить студентов поверить, что они много узнают о проблемах экономики, в то время как на самом деле они узнают лишь, каким обаятельным может быть Джо Ривз». С его стороны было глупо откровенничать, но ведь то, что он сказал, отчасти правда, не зря же при этих словах Ллойд и Эвартс ехидно хмыкнули. Последние две недели Ривз был с ним весьма холоден, и Кейхилл почти не сомневался, что до его сведения довели то бестактное замечание: в тесном мирке университетского городка это почти неизбежно. Очень плохо. Они с Джо Ривзом были близкими друзьями уже больше двадцати лет, и даже при том, что к настоящему времени их отношения носили скорее формальный характер и были далеки от той дружбы, которая связывала их в молодости (а как сохранить мужскую дружбу после женитьбы?), было глупо рисковать ими ради красного словца за стаканом виски. Тем более что Кейхилл, в сущности, так о Джо и не думал. Да, в Ривзе появилось нечто поверхностное, особенно в последние годы, когда он с невероятной легкостью завоевывал расположение у всех: у студентов, университетских ректоров, жен своих коллег, – но под этой внешней легкостью таились проницательность, здравомыслие и благородные побуждения – все то, что в первую очередь и привлекало в нем Кейхилла.

Это ревность, со стыдом признался себе Кейхилл. Как может взрослый мужчина настолько не владеть собой? Вероятно, Джо узнал о его дурацком высказывании на следующее же утро и две недели, таясь, бередил свою рану, постепенно приходя в ярость, а сегодня вечером решил наконец выяснить отношения. «И ведь я не смогу даже отрицать, что сказал это, – подумал Кейхилл, – или представить дело так, будто не имел в виду ничего дурного и мной вовсе не руководила зависть. Нашей дружбе придет конец». При всей своей доверчивости Джо был на редкость ранимым, честолюбивым и ничего не прощал. Кейхилл стал размышлять о том, каково это будет – потерять дружбу Джо. Они вместе учились в колледже, вместе объездили всю Европу, выручали друг друга деньгами, книгами, обменивались мнениями, галстуками, делились горестями и радостями, вдвоем праздновали победы. Даже теперь они раза два в неделю ужинали вчетвером – с женами, – а также, освободившись от домашнего гнета, проводили время в неформальной обстановке, что было всегда приятно, хоть и не очень честно по отношению к женам, но позволяло сохранить живую и драгоценную память о волнующих днях их общей юности. И вот из-за одной необдуманной фразы, из-за пролитой по неосторожности капли едкой кислоты он мог всего этого лишиться.

С горьким чувством Кейхилл таращился в потолок. «Язык мой – враг мой, – думал он. – С годами эта истина становится все очевиднее. Дай болтливому человеку достаточно слушателей, и он своей несдержанностью стену проломит».

Крахмальные занавески шуршали со скромным достоинством, терзая его совесть. «Конечно, вполне вероятно, Джо не знает, что я о нем сболтнул. Его звонок может быть связан с десятком других дел. Каких именно? Джо в курсе всего, что связано с моей женой, с людьми и событиями нашего общего прошлого, а также теперешними проблемами и ожиданиями. Его сообщение могло касаться и моей жены, и детей, и работы, и здоровья, и финансов – да чего угодно».

Эдит заворочалась в своей кровати и вздохнула. Видимо, ей что-то приснилось, поскольку вздох вышел жалобным и тоскливым, Кейхилл давно такого у нее не слышал, но она тут же успокоилась и снова задышала ровно и глубоко, чуть всхрапывая. В ночной тьме Кейхилл пристально вглядывался в знакомое лицо. Во сне оно было спокойным, непроницаемым, словно маска, его не омрачали никакие тревоги, и в нем не было и намека на желание помочь. Внезапно Кейхилл почувствовал неприязнь и недоверие к жене. Как можно быть столь счастливо спокойной и бесстрастно безразличной, когда муж лежит без сна, мучается угрызениями совести и терзается сомнениями! В этом была какая-то сознательная отстраненность, скрытая неверность, черствое бездушие.