Ошибка мертвого жокея

Бой не занял много времени, хотя продолжался несколько дольше, чем ожидал Чарли. Харольд бестолково молотил руками, проталкиваясь через град ударов, наносимых самыми жестокими, умелыми и сильными кулаками во всей школе. Лицо Харольда мгновенно залила кровь, глаз заплыл, а на изодранной рубашке появились кровавые пятна. Чарли непрерывно наступал, не пытаясь уклониться от слабеньких тычков Харольда или парировать их. Он чувствовал, как его кулаки бьют по костям Харольда, скользят по его окровавленной коже или попадают противнику в глаз. Чарли почти обезумел от восторга, видя, как враг корчится и извивается под напором его не знающих жалости кулаков. Ему казалось, что даже костяшки пальцев и сухожилия руки, перекладывающие тяготы битвы на мышцы плеч, радуются успеху этого безжалостного возмездия.

Время от времени Харольд издавал болезненные хрипы. Это случалось в те моменты, когда Чарли, оставляя в покое лицо противника, принимался обрабатывать хуками и апперкотами его живот. Если бы не эти хриплые стоны, то бой протекал бы в полной тишине. Восемь друзей Чарли без всяких комментариев со спокойным интересом профессионалов наблюдали за тем, как Харольд опускается на землю. Сознания он не потерял. Он был лишь измотан настолько, что не мог даже пошевелить пальцем. Мальчик лежал вытянувшись. Прижавшись окровавленным лицом к земле, он благодарно вдыхал запах пыли и щебня.

Чарли, тяжело дыша, стоял над поверженным врагом. Он смотрел на ненавистную, тощую, уткнувшуюся лицом в землю фигуру, и его кулаки подрагивали от счастливого напряжения и рвались в бой. Чарли сожалел лишь о том, что избиение так быстро закончилось. Он молча стоял над павшим противником до тех пор, пока тот не зашевелился.

– Все, – произнес Харольд. Он лежал, по-прежнему уткнувшись носом в пыль. – Пожалуй, хватит.

Он поднял голову, сел, а затем, опершись дрожащей рукой о землю, с трудом встал. Мальчик стоял, покачиваясь и широко расставив трясущиеся руки. Но на ногах он все же держался.

– Могу я получить свои очки? – спросил он.

Не говоря ни слова, адъютант Чарли Сэм Розенберг протянул ему очки, и Харольд неуклюже, непослушными руками водрузил их себе на нос. Чарли смотрел на врага. Целые и чистые стекла казались совершенно нелепыми на изувеченном лице. И в этот миг Чарли вдруг осознал, что плачет. Он, Чарли Линч, победитель в более чем пятидесяти отчаянных драках, не проливший ни единой слезинки с четырехлетнего возраста, понял, что рыдает и что тело его содрогается от непроизвольных и неудержимых всхлипов. До него вдруг дошло, что он плакал на протяжении всего боя, начиная с первого удара в глаз Харольда и до последнего, повергшего врага лицом в пыль. Чарли еще раз внимательно посмотрел на Харольда. Глаза у того заплыли, нос опух и был повернут набок, потные волосы свалялись, а на кровоточащий разбитый рот налипли комья грязи. Однако, видя непоколебимо спокойное лицо врага, Чарли понял, что дух у того не сломлен. На глазах у Харольда не было ни слезинки. Горько рыдающий Чарли знал, что Харольд не заплачет и позже. Знал он и то, что он, великий Чарли Линч, никогда не сможет заставить этого человека плакать.

Харольд набрал полную грудь воздуха и, не говоря ни слова, заковылял прочь.

Чарли не отрываясь следил за тем, как бредет Харольд. Из глаз его хлынул новый поток слез, и в этом потоке исчезла узкоплечая, оборванная и совсем не героическая спина недавнего противника.

1942

В разгар бессонницы

Дом был погружен в тишину. Кейхилл вошел и осторожно прикрыл за собой дверь. Пристраивая на вешалку шляпу и плащ, он отметил приятный, свежий запах ночной влаги, исходивший от ткани. Потом увидел записку, лежавшую на столике возле телефона. Она была нацарапана неумелым детским почерком служанки, которая всегда казалась ему немного забавной. Записка гласила: «Звонил мистер Ривз. Ему нужно с вами поговорить. Он сказал, это очень важно».

Кейхилл потянулся было к телефонной трубке, но взглянул на часы: половина первого. Слишком поздно, решил он, придется подождать до утра. В полумраке холла он посмотрел на себя в зеркало и с удовлетворением констатировал, что лицо у него по-прежнему гладкое и молодое, а глаза, несмотря на три стакана виски, выпитых после сегодняшнего собрания, ничуть не покраснели. Без всякого удовлетворения он отметил, что на висках его черные волосы начинают седеть, а морщинки под глазами уже не разглаживаются. Он вздохнул и со сдержанной грустью подумал: «Старею, старею…»

Выключив свет, Кейхилл стал подниматься по покрытой ковровой дорожкой лестнице. Он был высоким, крупным мужчиной, но двигался легко, чуть опираясь на полированные деревянные перила и вдыхая привычный запах, который дом впитывал за день в результате всех приходов и уходов его обитателей и посетителей. Этим запахом была напоена теперь его застывшая в неподвижности темнота – смесь лимонного аромата мебельной полироли, осенней свежести хризантем, букет которых стоял в гостиной, и едва заметная примесь духов жены.