Ошибка мертвого жокея

– Хелен, дай старцу доллар, – сказала она и с царственной снисходительностью прикоснулась к черному рукаву.

Хелен порылась в сумочке и достала доллар. Старик отвесил дамам еще один печальный поклон.

Хелен поспешила за удаляющейся матерью.

– Видите? – бормотала мадам Решевски, решительно шагая вперед. – Видите? Несмотря на то что этот человек умер пятнадцать лет назад, он все еще знаменит. Держу пари, что старикан лет двадцать пять не предлагал никому бесплатно помолиться. А ты еще не хотела приходить! – бросила она, оборачиваясь к Хелен. Широко шагая дальше, она не переставала твердить: – Знаменит во всем мире… По всему свету…

– Не так быстро, мама. Твое сердце…

– Пусть мое сердце тебя не волнует. – Мадам Решевски резко остановилась, повернулась к дочери и вытянула вперед руки, как бы запрещая той идти дальше. – Мы почти на месте. Ты оставайся здесь, а к могиле я пойду одна. – Она сказала это, не глядя на дочь. Ее взор был устремлен на массивный могильный камень из серого гранита с начертанным на нем именем мужа и уготованным для нее самой местом под ним. – Отвернись, Хелен, дорогая, – очень тихо попросила она. – Я хочу побыть с ним одна. Когда придет время, я тебя позову.

Мадам Решевски медленно направилась к могильному камню. Хризантемы она несла перед собой, держа в обеих руках. Цветы очень напоминали большой свадебный букет. Хелен уселась на мраморную скамью, стоящую рядом с памятником человеку по фамилии Аксельрод, и отвернулась.

Мадам Решевски подошла к могиле супруга. На ее лице появилось сосредоточенное выражение. Губы были плотно сжаты, а высоко вздернутый подбородок торчал над воротником прекрасного котикового манто. Изящно преклонив колени, она положила хризантемы на холодную землю у подножия камня. Цветы издали казались желтым ручьем. Мадам Решевски легонько прикоснулась к этому потоку, чтобы немного изменить его направление. Решив, что теперь цветы гораздо больше радуют глаз, она поднялась с колен и некоторое время молча смотрела на покрывающую могилу бурую зимнюю траву.

Не отводя взгляда от пожухлой травы, она очень медленно стянула одну перчатку, затем вторую и с рассеянным видом сунула их в карман манто. У нее были белые, прекрасно ухоженные руки с великолепным маникюром.

Затем она заговорила.

– Авраам! – воскликнула она звенящим голосом. Имя супруга было произнесено ею величественно и в то же время с какой-то свирепой доверительностью. – Авраам! – Ее хорошо поставленный голос отражался многократным эхом от мраморных памятников и катился по невысоким холмам кладбища. – Выслушай меня, Авраам!

Мадам Решевски набрала полную грудь воздуха и, игнорируя могильный камень, обратилась прямо к земле под своими ногами:

– Ты должен помочь мне, Авраам. Неприятности, сплошные неприятности… Я старая, я нищая, и ты бросил меня одну на целых пятнадцать лет. – Теперь она говорила без театрального пафоса, тихо и чуть нетерпеливо, как говорят жены, жалуясь своим мужьям. – Во-первых, деньги. Всю свою жизнь ты не зарабатывал меньше полутора тысяч в неделю, а теперь ко мне пристают по поводу квартирной платы. – Губы мадам Решевски презрительно скривились, когда она представила ничтожных людишек, которые стучат в ее двери в первый день каждого месяца. – У тебя был свой выезд, Авраам. И ты всегда держал не меньше четырех лошадей. Куда бы ты ни направлялся, все говорили: «Это едет Авраам Решевски». Когда ты садился за стол, с тобой вместе садились еще пятьдесят человек. Ты пил вино за завтраком, обедом и ужином, а полсотни человек всегда пили вместе с тобой. Я подарила тебе пятерых дочерей, и только Богу известно, сколько дочерей принесли тебе другие женщины. И все, все твои дочери, едва начав ходить, получали наряды прямо из Парижа. Кроме дочерей, у тебя были и сыновья – шестеро. Каждый мальчик имел частного учителя, приглашенного из Гарварда. Ты обедал и ужинал в самых лучших ресторанах Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Будапешта, Вены, Берлина, Варшавы и Рио-де-Жанейро. Ты поглотил прекрасных яств больше, чем любой из живших на земле людей. У тебя одновременно было два зимних пальто, подбитых мехом норки. Ты одарил бриллиантами, рубинами и нитками жемчуга такое огромное количество женщин, что из них можно было бы составить целых три балетных труппы! Иногда ты платил за железнодорожные билеты одновременно пятерым дамам, которые тащились следом за тобой через весь континент. Ты ел и пил и всегда, вплоть до дня своей смерти, держал на коленях очередную маленькую дочурку. Одним словом, ты всегда жил на земле, как король. – Мадам Решевски осуждающе качнула в сторону могилы головой и спросила: – А как же я? Твоя жена? Где плата за мои труды?

Мадам Решевски решительно подошла еще ближе к могиле и обратилась непосредственно к тому месту, где, по ее расчетам, должно было находиться лицо супруга: