Ошибка мертвого жокея

– Сегодня! – прогремел над Манхэттеном голос мадам Решевски. Это был мощный, полный трагизма голос. Такой голос у нее был в те старые добрые времена, когда она расхаживала по сцене, или в те моменты, когда обнаруживала, что мачеха опять носит драгоценности ее бедной покойной мамы. – Проснувшись сегодня утром, я услышала голос. «Иди на могилу Авраама! – сказал мне он. – Немедленно отправляйся на могилу своего супруга!»

– Мамочка, – как можно более ласково сказала Хелен, – папа умер пятнадцать лет назад, и из-за одного дня он не рассердится.

– Забудь об этой ничтожной просьбе, – с величественной безнадежностью велела дочери мадам Решевски, – и прости меня за то, что посмела побеспокоить тебя по столь пустяковому поводу. Отправляйся по своим делам. Иди в салон красоты, веселись на коктейлях. А до могилы твоего покойного папочки я доберусь на подземке.

– Я буду у тебя через час, мама, – закрыв глаза, сказала Хелен.

– Весьма подходящий автомобиль для посещения кладбища, – заметила мадам Решевски, когда они проезжали через Бруклин.

Она сидела прямо, словно маленькая девочка в классе. Каждая складка ее прекрасного котикового манто, каждый оттенок ее мастерски наложенного макияжа, каждое движение ее ног в шелковых чулках отметали все утверждения о том, что мадам Решевски уже исполнилось семьдесят три года. Оглядев с презрением красную кожу и хром открытой двухместной машины Хелен, мадам Решевски сказала:

– Спортивная модель. Великий человек покоится в могиле, а родственники приезжают к нему на открытом автомобиле кремового цвета.

– Другой машины у меня нет, мама, – ответила Хелен, легко удерживая руль своими длинными, обтянутыми кожаными перчатками пальчиками. – Остается лишь радоваться, что и ее у меня не отняли.

– А разве я не говорила, что этот человек тебе не подходит? Разве не говорила? – спросила мадам Решевски, одарив дочь ледяным взглядом серых глаз, бездонную глубину которых подчеркивали умело наложенные голубые с розовыми блестками тени. – Я ведь тебя предупреждала много лет назад. Разве это не так?

– Так, мама.

– И теперь ты считаешь удачей, когда получаешь алименты шесть раз в год вместо положенных двенадцати, – горько рассмеялась мадам Решевски. – Меня никто никогда не слушал. Даже мои дети. И в результате они страдают.

– Да, мама.

– То же самое и с театром! – воскликнула мадам Решевски, сопроводив возглас яростным взмахом рук. – Могу ли я спросить, почему в этом сезоне ты не выходишь на сцену?

– Видимо, потому, что в этом сезоне для меня не нашлось подходящей роли, – пожала плечами Хелен.

– Вы слышите? Оказывается, для моей дочери не нашлось подходящей роли, – холодно усмехнулась мадам Решевски. – В наше время мы ставили семь спектаклей в год и не смотрели, подходят нам роли или нет.

– Мамочка, дорогая… – покачала головой Хелен, – сейчас все по-другому. Это не Еврейский театр, мы играем не на идиш, а на улице не девятисотый год.

– Тот театр был гораздо лучше, – громко заявила мадам Решевски. – Да и время тоже было лучше.

– Конечно, мама.

– Труд! – выкрикнула мадам Решевски, хлопнув себя изо всех сил обеими ладоням по бедрам. – Мы трудились! Актер играл, писатель писал, а публика ходила на спектакли! А теперь у вас только киношка! Фи!

– Да, мама.

– Даже ты и то лентяйка, – продолжала мадам Решевски, разглядывая себя в зеркальце, вставленном в крышку ридикюля. Она желала убедиться в том, что всплеск воинственных эмоций не нанес урона ее физиономии. – Ты сидишь и ждешь алиментов. Но даже и они не приходят. Хотя… – Мадам окинула дочь критическим взором и продолжила: – Несмотря на то что ты одеваешься крайне вызывающе, ты… – Чтобы подыскать наиболее точное определение, она задумалась, скривив рот. – Ты производишь потрясающее впечатление. Все мои дочери выглядят потрясающе. Но никакого сравнения со мной, когда я была чуть моложе… – покачала головой мадам Решевски. – Никакого сравнения со мной… Никакого сравнения… – пробормотала она, откинувшись на спинку сиденья.

Далее они ехали в полном молчании.

Хелен шагала рядом с матерью по густо населенному мраморными памятниками кладбищу. Гравий, которым были засыпаны прекрасно ухоженные дорожки, деловито шуршал под их ногами. Мадам Решевски сжимала в кулаке дюжину желтых хризантем, а на ее лице утвердилось выражение нетерпеливого ожидания. По мере того как они приближались к могиле, лицо мадам стало выражать чуть ли не удовольствие.

– Может быть… – К ним подошел бородатый пожилой мужчина. Он был очень чист и очень розовощек. На нем было черное с головы до ног религиозное облачение. Мужчина прикоснулся к руке мадам Решевски и спросил: – Может быть, вы желаете, леди, чтобы я вознес молитву за душу усопшего?

– Убирайтесь! – воскликнула мадам Решевски, сердито отдергивая руку. – Авраам Решевски вполне может обойтись без профессиональных молений!

– Для Авраама Решевски я вознесу молитву бесплатно, – с печальным поклоном и очень тихо сказал человек в черном.

Мадам Решевски остановилась и бросила на пожилого мужчину короткий взгляд. В ее холодных серых глазах появилось некоторое подобие улыбки.