Ошибка мертвого жокея

– Что?

– Знак. Это…

– Я понимаю.

– Речь о том, что мы не должны рисковать, ма.

– Сол, у тебя плохо с головой. Это все от недосыпания.

– Мы должны молиться Богу, ма, просить Его, чтобы ничего не случилось с нашим ребенком.

– Если ты хочешь молиться Богу, молись. Или я сделала этого ребенка? – спросила мать. – Пусть молится Виолет.

Сол шумно сглотнул.

– Виолет молиться недостойна. Она – прекрасная женщина, и я лягу ради нее на рельсы, но она недостойна молиться Богу.

– Негоже так говорить о своей жене, Солли. Как тебе не стыдно!

– Я люблю ее так, словно она – моя правая рука. Но она не очень хорошая женщина, ма. Зачем обманываться? У Виолет слабый характер, ма, и она кое-чего себе позволяла… Налей Виолет четыре стаканчика, и она любому скажет «да». Она еще молодая, у нее это пройдет, но сейчас… – Сол нервно закурил. – Сейчас, ма, молитвы Виолет никакого веса не имеют.

– Сол, Сол, а почему не можешь молиться ты?

Он долго смотрел на сигарету, лицо его медленно залила краска.

– У меня тоже проблемы с благочестием. Прежде всего, ма, в моем бизнесе нельзя без сальных шуток. Лучше сразу отправляться на биржу труда.

– Тебе следовало стать врачом, как я и говорила.

– Я знаю, ма, – кивнул Сол. – Но врачом я не стал. И я должен играть в дешевых ночных клубах Филадельфии, Лоуэлла, штат Массачусетс, Бостона. Ты и представить себе не можешь, как становится одиноко в Лоуэлле, штат Массачусетс.

– Очень одиноко, Сол?

– Очень, ма, очень. – И Сол уставился в потолок.

– У тебя красивое лицо. – Мать пожала плечами. – А девушки любят поразвлечься.

– Если бы я начал молиться, ма, слова застряли бы у меня в горле.

– Поэтому ты хочешь, чтобы молилась я. Но я даже не верю в Бога, бэби.

– Это не важно, ма. Ты – хорошая женщина. Ты за всю жизнь никого не обидела.

Мать тяжело вздохнула:

– Мне придется сходить к миссис Ааронсон, чтобы она научила меня молитве. Сол, дорогой, из-за тебя одни хлопоты.

Глаза Сола заблестели, он поцеловал ее.

– Я должна посмотреть, как там птица. – Мать склонилась над духовкой. – Буду молиться, чтобы это был мальчик.

* * *

И каждую пятницу в доме зажигались свечи и звучала молитва.

Именно в пятницу вечером Сол и Виолет принесли ребенка, чтобы показать матери.

Сол держал на руках розового, упитанного, улыбающегося младенца.

– Видишь, ма?

Мать протянула руку, погладила младенца по крошечной головке.

– У него волосы. – Она взяла руку младенца, поцеловала. – Отнеси его в спальню, Виолет. Я сейчас занята.

Она повернулась и одну за другой зажгла семь свечей на стоявшем на окне подсвечнике.

– Последний бастион религии, – прокомментировал Лоренс. – В этом доме. Чудеса да и только.

– Заткнись, философ, – добродушно ответила мать.

И зажглись свечи, и зазвучала молитва.

1942

Стенания мадам Решевски

Телефон звонил не переставая. Звонок нарушал покой элегантной, отмеченной легким беспорядком комнаты. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь занавеси, рождали на стенах и потолке спальни небольшие светлые полоски. Хелен вздохнула, повернулась на постели и, не открывая глаз, потянулась к телефону. Звон прекратился. Хелен снова вздохнула – это был вздох облегчения – и лениво поднесла трубку к уху.

С противоположного конца провода до нее, словно из колодца, долетел глубокий, рыдающий, исполненный горечи голос.

– Привет, мама, – сказала Хелен. Глаза ее все еще были закрыты.

– Хелен, – произнесла мадам Решевски, – как ты поживаешь?

– Прекрасно, – ответила Хелен. Осознав всю безнадежность своего положения, она потянулась под одеялом и спросила: – Сколько сейчас времени, мама?

– Девять часов.

Хелен недовольно поморщилась, еще крепче смежила веки и мягко упрекнула:

– Мамочка, дорогая, разве это необходимо – звонить в такую рань?

– Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, – прорыдала мадам Решевски, – я была на ногах с шести утра. Я трудилась так, что мои пальцы истирались до костей. Женщине, которой уже тридцать восемь лет, не следует проводить свою жизнь во сне.

– Почему ты всегда говоришь, что мне тридцать восемь? – запротестовала Хелен. – Мне еще тридцать шесть!

– Хелен, дорогая, – сквозь слезы, но тем не менее весьма холодно заметила мадам Решевски, – я всегда говорю то, в чем совершенно уверена.

Хелен медленно, с усилием наконец открыла глаза и посмотрела на полоски света на потолке.

– Почему ты плачешь, мама?

Трубка на некоторое время замолчала, но затем на другом конце провода снова раздались рыдания, в которых слышались боль, отчаяние и глубокая скорбь.

– Ну скажи же что-нибудь, мама.

– Я должна навестить могилу папочки. Тебе следует сейчас же приехать ко мне и отвезти меня на папину могилу.

– Мама, – вздохнула Хелен, – мне сегодня обязательно надо побывать в трех различных местах.

– Неужели это мой ребенок?! – прошептала мадам Решевски. – Моя дочь?! Вы слышите, она отказывается отвезти свою мать на могилу своего отца!

– Завтра, – умоляюще сказала Хелен. – Не могла бы ты перенести поездку на завтра?