Орел на снегу

Тогда майор и примолк. Ни он, ни сержант ни слова больше не сказали. Так что Билли вернулся в строй, но уже с девочкой на руках. Укутал её в свою шинель и нёс до первого госпиталя. И по дороге с ней разговаривал. Как мы дошагали до госпиталя, все остановились передохнуть, а Билли положил девочку на носилки и подержал её за руку напоследок. Санитары пришли и унесли её в медицинскую палатку.

И никто из нас не мог забыть эту девочку. А Билли она и вовсе в душу запала. Он всегда говорил, что героем его сделала та девочка. Слова майора тоже даром не пропали, но главным было то, как девочка поглядела на Билли в последний раз. Столько боли было в её глазах, столько отчаяния. Если Билли правильно её понял – а уверенности тут, конечно, никакой, – она пыталась сказать ему своё имя: Кристина. Вот и всё, что Билли о ней знал. Шли недели, месяцы, а Билли снова и снова рисовал её в своём альбоме и под каждым портретом подписывал: «Кристина». И чем больше он её рисовал, тем чаще о ней думал и говорил. И тем сильнее убеждался, что должен как-то помочь ей и таким же ребятишкам, осиротевшим за годы войны.

Билли так и рвался поскорее покончить с войной. Покончить с горем и болью.

Мы и ахнуть не успели, как очутились на линии фронта и впервые в жизни засели в окопы. Про окопы эти и говорить нечего. Одно скажу: кротам да червям природой назначено в земле жить, но уж никак не людям. То пушки вразнобой постреливают, то вступят снайперы, а тебе главное не высовываться. Боялись мы, да и как не бояться? Мы знали, что фрицы в нас целятся, что они совсем рядом, в какой-то сотне ярдов[11], сидят в своих окопах по ту сторону ничейной полосы. Мы слышали, как они болтают и смеются, а иногда и музыку заводят. Но их самих мы не видели, а высунуть голову и поглядеть охотников находилось мало. Их снайперы ведь только того и ждали. Первого, кто погиб на моих глазах, вот так и подстрелили. Гарольд Мёртон его звали, всего-то восемнадцать лет было парнишке. Тихий такой, даром что голосистый. Петь он любил. В церковном хоре пел дома. Он родом из Манчестера был, болел за «Манчестер юнайтед». Голос у него был что надо. Минуту назад мы с ним болтали о том о сём, а через миг его не стало.

Так мы и сидели в окопах: курили, писали письма, резались в карты и рассказывали истории – совсем как я сейчас. Билли рисовал свои картинки – частенько это были наши портреты, и они хорошо получались. Ели мы тушёнку. Много-много тушёнки с хлебом. Если везло, перепадало и варенье, самая капелька. Ну и ещё мы спали. Вернее, пытались. Фрицы будто знали, когда мы ложимся. Мы только задремлем, а они тут же давай палить из пушек. Нам полагалось по очереди нести караул, а рано утром по боевой тревоге мы вставали на стрелковую ступень внутри окопа. Потому что на заре фрицы шли в атаку: в полутьме, в тумане, в рассветных лучах. А мы их поджидали в боевой готовности: штыки примкнуты, патрон в стволе. Билли всегда первым поднимался по тревоге, первым вставал на ступеньку, словно приманивал неприятеля. Будто у него руки чесались схватиться с фрицами.

В самые тёмные ночи нас посылали в разведку за «языком». С нами всегда ходил или кто-то из офицеров, или сержант, или капрал. Надо было выбраться из окопа, проползти по-пластунски по ничейной полосе, проскользнуть под колючей проволокой и спрыгнуть во вражеском окопе. А там захватить какого-нибудь немца, то есть «языка», и притащить его на допрос. Если вызовешься идти за «языком», тебе потом выдадут двойную порцию рома. Но желающих что-то находилось не особо много, кроме разве что Билли. А ведь Билли и ром-то не жаловал. Любил он только пиво. Но он каждый раз вызывался за «языком». Его даже кое-кто прозвал Билли-чокнутый, но Билли не обижался. Никакой он был не чокнутый, мы все это знали. Он так и говорил: «Я не чокнутый, но и не герой». Ему просто не терпелось покончить поскорее с войной, чтобы детишки, вроде маленькой Кристины из его альбома, не становились сиротами. Вот он и старался как мог.

В первый раз, когда раздался свисток и мы выбрались из окопа наверх, Билли вёл нас за собой. А кругом треск, грохот, пальба, пулемёты строчат, винтовки бабахают, дым стеной, все орут. Мы с перепугу чуть живые, да и Билли тоже. Он всё шутил, что у него-то есть счастливый камешек из Бридлингтона, с таким талисманом он не пропадёт. Но, думается мне, Билли, как и все мы, быстро разобрался, что к чему. Не важно, первым или последним ты вылезешь из окопа; не важно, бежишь ты или идёшь. Важно, что ты из окопа вообще вылез. А дальше, на ничейной полосе, всё зависит только от случая. Пулю и шрапнель ты не обманешь. Они в тебя либо попадут, либо нет. Бывает быстрая смерть, как у Гарольда Мёртона, бывает долгая. Бывает, выйдешь из боя без единой царапины. Или зацепит тебя слегка, в полевом госпитале подлатают, полежишь несколько дней – и снова на передовую. А то можно и серьёзное ранение схлопотать, с которым отправляют лечиться на родину.