Орел на снегу

А в четырнадцатом году мы и опомниться не успели, как нас снова погрузили на корабль. И отправился наш пароход из Кейптауна через то же самое бурное море – только дым столбом. Мы возвращались в Европу, потому что уже шла война с немцами. Кайзер собрал огромную армию, и мы спешили на фронт – драться с кайзеровыми солдатами, спасать храбрую маленькую Бельгию. Туда пришлось бросить все войска, какие были, и нас в том числе. Но мы не унывали, наоборот, даже радовались. Нам уже наскучило сиднем сидеть и строем ходить взад-вперёд. Билли, так тот весь извёлся, никак не мог дождаться, когда же начнём воевать. Да и все мы дождаться не могли. Мы же солдаты, верно? Уж мы-то этим фрицам зададим жару. Мы дурачились и песни распевали, пока плыли, – если, конечно, нас морская болезнь не крутила. Никто не догадывался, что нас ждёт на самом деле. И я так думаю, оно и к лучшему.

2

Билли больше нравилось на палубе. Он говорил, там не так мутит от морской болезни. Сидел на палубе и рисовал китов, дельфинов и всяких морских тварей. И особенно альбатросов: они парили в воздухе, зависали над ним подолгу, крыльями еле шевелили. Поэтому их легче было рисовать.

Но вскоре пришлось Билли отложить альбом: мы высадились на берег и двинули маршем через Бельгию. Нам уже сказали, что война идёт не то чтобы очень гладко. Но мы пока что и войны-то не видели. Мы были всё те же бесшабашные ребята, всё так же балагурили и распевали песни. И Билли громче всех. Билли наш всем солдатам был солдат: толковый, никогда не отстанет, из строя не выбьется и всегда первым вызовется на любую работу, хоть даже самую неприятную.

Пушки грохотали всё ближе и ближе. Мимо нас тянулись обозы с ранеными, и мы видели, сколько в тех обозах лежит народу. Попадались и телеги, доверху гружённые мебелью и разным добром. Иногда за телегой шла корова или лошадь на привязи. И целые семьи тащились по дороге – все измученные, ребятишки ревут во весь голос. Глаза бы не смотрели, до того их было жалко. Так что мало-помалу шутки наши прекратились и петь мы перестали. Мы шагали через опустевшие деревни: вместо домов одни развалины, на обочине мёртвые лошади и мулы со вздутым брюхом. А однажды мы набрели на церковь без крыши, так там возле стены лежали сотни носилок и пустых гробов. К тому времени мы уже догадывались, для кого те носилки с гробами.

Потом, когда мы добрались до лагеря, Билли достал альбом и принялся рисовать эти гробы. Теперь в альбоме у него не водились ни скачущие жирафы, ни парящие грифы, ни красное африканское солнце, ни киты с альбатросами над океаном. Теперь он рисовал лицо раненого солдата, лежавшего в хвосте медицинского обоза, и согбенную старуху, что вела вдоль дороги лошадь или корову. А однажды вечером он нарисовал маленькую девочку. Та девочка изменила жизнь Билли навсегда, а он даже не знал, кто она и откуда.

Как-то раз мы топали через деревню. Поперинж она называлась, недалеко от Ипра. И Билли смотрит: на обочине сидит девочка. Коленки обхватила, покачивается и хнычет тихонько. Мы все её видели, пока строем шли мимо. Босая, вся трясётся, и до того несчастная, что хоть плачь. Мы таких уже навидаться успели, но эта девочка сидела уж совсем одинокая, словно никого у неё в целом свете. Билли шагал мимо неё, как и все мы. Но вдруг он выбежал из строя и прямиком к ней. Сержант на него заорал, но Билли и ухом не повёл. Колонна замедлила шаг и встала. Сержант чуть глотку не надорвал, ругал нас по-всякому: чего, мол, встали, а ну шагом марш! Но никто из нас с места не двинулся. Мы стояли и смотрели, как Билли присел возле девочки, заговорил с ней, вроде как успокаивая. Но такую разве успокоишь.

Тогда Билли, недолго думая, подхватил её на руки и понёс.

Тут сам майор прискакал на лошади вдоль всего строя. И тоже давай орать на Билли, чтобы тот оставил девочку и вернулся в строй. Майор из седла вовсю разоряется, костерит Билли и так и сяк, а тот стоит и спокойно слушает. «Вы что себе думаете, рядовой? – гремит майор. – Мы в няньки не подряжались! Хотите спасти эту девочку, так поберегите силы для противника. Дайте немцам пинка, чтоб катились до самой Германии! Так вы и девочку спасёте, и тысячи других таких же. А теперь отпустите ребёнка, рядовой, и марш в строй!»

А Билли ему: «Простите, сэр, никак не могу. Я дам немцам пинка, как вы приказали, но сначала мы доставим девочку в полевой госпиталь. Иначе ей не жить. Ей помощь нужна, доктор нужен, а у нас ведь доктор найдётся, верно, сэр? Она слабая, как котёнок. Не могу я её бросить. Ни мамы у неё нет, ни папы, одна она на белом свете. И это всё война с ней сотворила. У каждого мама с папой должны быть и дом тоже. А у неё ничего нет. Надо нам хоть что-то для неё сделать. Нельзя её так оставить, верно, сэр?»